– Как ненасытный человек с жадностью смотрит на все блага мира, желая сделать их своими, так и я смотрела на эту тыкву с утра до вечера, – говорила бедная мать. – Каждое утро растение покрывалось цветами. Я их собирала, прятала в свой маленький холодильник, и четыре раза в неделю они выручали меня. С моей мамой мы готовили полную кастрюлю тыквенных голубцов. Мне как матери было особенно приятно, когда к нам на побывку приезжал старший сын, в то лето призванный в армию, и я давала ему то, чего не готовят в армейской полевой кухне: рис, завёрнутый в цветы тыквы. Даже мои соседки, которым тоже было трудно, собирали с неё цветы в пищу. Так целое лето нас кормила и утешала благословенная тыква. Наконец пришёл прохладный сентябрь. Температура упала, и завяло моё любимое растение, побуждавшее меня к постоянному благодарению Бога. С печалью собрала я засохшие ветви, как будто это были кости человека, выкопала яму возле корня и закопала их. Из дома я принесла ладан и стала кадить, как над могилой матери. Посидев там долгое время и наплакавшись, я вернулась домой. «Тыковка моя, ты ушла в землю, что же я теперь буду делать?» И тотчас подумала: «На Бога надо надеяться, а не на тыкву». И всё-таки мне было без неё очень тяжело.
Хотя и закончился великий голод послевоенных лет (в которые мы спрашивали у бабушки: «Что мы будем сегодня есть?», а она отвечала: «Хлеб с пальцем». А вместо карамельки она нам предлагала: «Когда откусите кусочек хлеба, то не глотайте его сразу, а покрутите во рту. Это будет вам карамелькой»), но и годы спустя жизнь оставалась трудной.
– Я знаю, – говорила мать, – что если бы кто увидел, как я оплакиваю тыкву, то счёл бы меня сумасшедшей, но страшно терпеть нужду, когда в доме маленькие дети. Моё сердце закипало, как масло на сковородке, когда они просили у меня хлеба, а я говорила: «У нас его нет». Сердце моё исстрадалось от боли, но, слава Богу, я до сих пор жива.
Так тыква оказалась учителем и для Ионы, и для этой матери: Иону она научила любить людей, а мать – надеяться на Бога.
На весах пустыня и мир. Чья чаша перевесит?
В Афинах жила супружеская пара: Фиппас и Йота. Они ели и пили со стола современного мира, всегда смотрели на этот стол и никогда не поднимали глаз к высоте небес. Они следовали девизу: «Если ты наслаждаешься земными благами, то этого довольно». Они считали, что мысли о будущей вечной жизни – утешение лишь для тех, кто лишён удовольствий в этом мире. Они подобны хлебу, который долгими зимними ночами снится голодному, закутавшемуся в грубое шерстяное одеяло: холод заставляет его мечтать о том, в чём он терпит нужду.
Счастье супругов стало ещё полнее с рождением прелестной девочки, и они решили дать ей всё.
Острова Эгейского моря предлагаются богатым грекам как исключительное место для отдыха в летние месяцы. Для современного равнодушного человека на любом из этих островков существуют только пляжи и центры развлечений. Дороги в церковь он не замечает, колокольный звон перед утреней и вечерней для него помеха, священник в чёрной засаленной рясе – пятно на туристическом имидже острова; лучше бы вовсе не было этого средневекового страшилища.
Лето – время не только туризма, но и жатвы. Жнец собирает в житницу пшеницу с горных склонов и радуется плодам своих трудов. Но мы не должны забывать, что есть и другой жнец, невидимый и неожиданный. Он вторгается со своим серпом в нашу жизнь и пожинает не только пожилых, но и молодых. Этот серп оборвал жизнь и единственной дочери наших героев, причём при таких странных обстоятельствах, что даже многие годы спустя случившееся продолжало их тревожить. Между супругами стали обычными пререкания и поиски виноватого; они стали суеверными и начали постепенно отдаляться друг от друга. Они попробовали было приблизиться к Церкви, но их попытки воцерковиться были какими-то неправильными. В конце концов, у жены появилось отвращение к мужу. Она опять захотела иметь ребёнка, но только не от него. Она подала на развод и выгнала его, отправив жить к его старой матери. Впрочем, оставшись одна, она всё-таки продолжала пользоваться материальной поддержкой брошенного мужа. Один игумен просил её не толкать своего доброго супруга к третьему браку (у Фиппаса это был второй брак), потому что древние говорили: «Первый брак – радость, второй – снисхождение, а третий – горе».
Но она, привыкшая к исполнению всех своих желаний, осталась непреклонной. Духовник попытался найти хоть какой-нибудь выход и посоветовал ей:
– Не думай только о себе, подумай также о муже. Будьте одной семьёй, хотя бы и условно.
– Не выйдет. Я сошлась с одним человеком, между прочим, набожным, который мне понравился. Теперь я от него беременна.
– Ты выйдешь за него?
– Нет. Я хотела ребёнка – я его получила, а супружеской жизни с меня хватит.
Когда об этом услышал Фиппас, то не рассердился: он продолжал её любить, и его забота о ней не уменьшилась, хоть она и сбилась с пути.
– Мне жалко её, отче. Я должен ей помогать, ведь ей не на что жить.
Прошло пять месяцев с тех пор, как женщина призналась в своей беззаконной беременности духовнику, с которым с тех пор больше не общалась. Наконец, она попросила его помолиться. Тот отказался: «Молитва предполагает послушание».
Тогда она воспользовалась посредничеством своего брошенного мужа, но огорчённый игумен отказался и на этот раз.
Наконец, в один вечер молчание было нарушено. Убитый горем супруг объявил духовнику о том, что их брак расторгнут судом, но его печалит не столько это, сколько состояние его бывшей жены: её положили в больницу, и опасность угрожает не только её жизни, но и жизни ещё не родившегося ребёнка. Он плакал от горя и боялся за жизнь матери и ребёнка, а ведь он был ему чужим. Он совсем не чувствовал себя оскорблённым: честь и мужское достоинство были забыты перед угрозой смерти. Он плакал и просил об усиленной молитве, но старец его как будто не слышал: в это время он судил самого себя, взвешивал и нашёл никчёмным. Перевесила чаша весов, на которой был разведённый муж. И старец, державший до сих пор эти весы, бросил их на землю, пристыжённый и посрамлённый. Уста пустыни едва не произнесли: «Она получила по заслугам. Это хороший пример праведного суда Божия», – но их заградили рыдания и слёзы мира незлобия и духовного превосходства. Здесь будет уместно вспомнить сестру Евгению[96], которая говорила: «Братья, давайте сначала приобретём добродетели мирян, а потом уже займёмся стяжанием монашеских добродетелей».
