Почти из моего детства
Я помню сад,
круженье листьев рваных
да пенье птиц, сведенное на нет,
где детство словно яблоки-шафраны
и никогда не яблоко-ранет.
Оно в Калуге было и в Рязани
таким же непонятным, как в Крыму:
оно росло в неслыханных дерзаньях,
в ребячестве, не нужном никому;
оно любило петь и веселиться
и связок не жалеть голосовых…
Припоминаю: крылышки синицы
мы сравнивали с крыльями совы
и, небе синее с водою рек сверяя,
глядели долго в темную реку.
И, никогда ни в чем не доверяя,
мы даже брали листья трав на вкус.
А школьный мир? Когда и что могло бы
соединять пространные пути,
где даже мир — не мир, а просто глобус,
его рукой нельзя не обхватить…
Он яблоком, созревшим на оконце,
казался нам,
на выпуклых боках —
где родина — там красный цвет от солнца,
и остальное зелено пока.
Август, 1939
В вагоне тихо.
Люди спят давно.
Им право всем
на лучший сон дано.
Лишь я не сплю,
гляжу в окно:
вот птица
ночная пролетает
над рекой
ночной.
Вот лес далекий шевелится,
как девушку,
я б гладил лес рукой.
Но нет лесов.
Уходит дальше поезд.
Мелькает степь.
В степи озер до тьмы.
Вокруг озер трава растет по пояс.
В такой траве когда-то мы
с веселым другом
на седом рассвете
волосяные ставили силки —
и птиц ловили,
и, как часто дети,
мы птиц пускали радостно с руки.
В вагоне тихо,
люди спят давно.
Им право всем
на лучший сон дано.
Но только я
сижу один, не сплю…
Смотрю на мир ночной —
кругом темно.
И что я ни увижу за окном,
я, как гончар, в мечтах
сижу леплю.
Клены цветут.
Неподвижная синь.
Вода вытекает в ладонь.
Красиво у Дона,
И Дон красив,
Тих и спокоен Дон.
Вот так бы и плавал
В нем, как луна,
У двух берегов на виду.
И нипочем
Мне б его глубина,
Вода б нипочем в цвету.
Вот так и стоял бы на берегу
И в воду глядел, глядел;
Вот так бы и слушал
Деревьев гул, —
Но много сегодня дел.
1938
Я, кажется.
Будто все спутал,
Чувства стреножил со зла.
А ты говоришь:
— Попутно,
Нечаянно как-то зашла. —
Минуты проходят в молчанье,
Нам не о чем говорить.
И будто совсем случайно:
— Поезд уйдет до зари,
Поезд уходит скорый… —
Его не вернуть назад.
Я ждал тебя
И без укора
Хотел тебе все сказать.
Сказать,
Что при этой погоде
Непогодь в сердце,
Дождь.
А ты говоришь:
— Проводишь?
К поезду ты придешь? —
На улицах воздух мутный —
Это идет весна.
Ушла
И с собой попутно
Радость мою унесла.
1938
Гуси летят в закат
Розовый, как крыло;
В перистые облака
Рвутся они напролом.
Милая! Я к тебе…
Милая! Посмотри —
Гуси летят в Тибет,
Стая, другая, три.
Больше их, больше там,
В воздухе голубом,
Но я не хочу летать,
Я не могу летать —
Я хочу быть с тобой.
Вот я письмо читаю,
а в глазах совсем не то,
что в этих строках, нет.
Над полем, Поля,
полнится гроза,
в саду срывает ветер
яблонь цвет.
Ты пишешь:
«Милый,
выйдешь — близок Дон,
и рядом дом.
Но нет тебя со мной.
Возьмешь волну донскую
на ладонь,
но высушит ее
полдневный зной».
Так пишешь ты…
В разбеге этих строк
другое вижу я —
шумят леса…
К тебе я ласков,
а к себе я строг.
И грусти не хочу.
Ты мне близка.
Но как все это
трудно описать,
чтоб не обидеть…
Знаешь,
я б сказал —
меж нами нет границ
на много лет,
Над полем, Поля,
полнится гроза,
в саду срывает ветер
яблонь цвет.
В душе —
дороги жизни
между гроз,
а я иду,
товарищи вокруг.
Попробуй это все понять
без слез
и, если можешь, — жди,
мой милый друг.
Как замечательны,
как говорливы дни,
дни встреч с тобой
и вишен созреванья.
Мы в эти дни,
наверно, не одни
сердцами стали
донельзя сродни,
до самого почти непониманья.
Бывало, птиц увижу
на лету
во всю их птичью
крылью красоту,
и ты мне птицей
кажешься далекой.
Бывало, только
вишни зацветут,
листки свои протянут в высоту,
ты станешь вишней
белой, невысокой.
Такой храню тебя
в полете дней.
Такой тебя
хотелось видеть мне,
тебя
в те дни
большого обаянья.
Но этого, пожалуй,
больше нет,
хотя в душе волнение сильней,
хоть ближе
до любимой расстоянье.
Все отошло
в начале расставанья.
Сентябрьский ветер стучит в окно,
прозябшие сосны бросает в дрожь.
Закат над полем погас давно.
И вот наступает седая ночь.
И я надеваю свой желтый плащ,
центрального боя беру ружье.
Я вышел. Над избами гуси вплавь
спешат и горнистом трубят в рожок.
Мне хочется выстрелить в них сплеча,
в летящих косым косяком гусей,
но пульс начинает в висках стучать.
«Не трогай!» — мне слышится из ветвей.
И я понимаю, что им далеко,
гостям перелетным, лететь, лететь.
Ты, осень, нарушила их покой,
отняла болота, отбила степь,
предвестница холода и дождей,
мороза, — по лужам — стеклянный скрип.
Тебя узнаю я, как новый день,
как уток, на юг отлетающих, крик…
