Осень
(Отрывок)
Сентябрьский ветер стучит в окно,
прозябшие сосны бросает в дрожь.
Закат над полем погас давно.
И вот наступает седая ночь.
И я надеваю свой желтый плащ,
центрального боя беру ружье.
Я вышел. Над избами гуси вплавь
спешат и горнистом трубят в рожок.
Мне хочется выстрелить в них сплеча,
в летящих косым косяком гусей,
но пульс начинает в висках стучать.
«Не трогай!» — мне слышится из ветвей.
И я понимаю, что им далеко,
гостям перелетным, лететь, лететь.
Ты, осень, нарушила их покой,
отняла болота, отбила степь,
предвестница холода и дождей,
мороза, — по лужам — стеклянный скрип.
Тебя узнаю я, как новый день,
как уток, на юг отлетающих, крик…
Она начиналась у самого моря,
у края соленой густой воды.
Она заводила с деревьями споры,
когда заходила в мои сады.
И где проходила, журча и пенясь, —
там травы тянулись на яркий свет.
И лист, пробегающий по ступеням,
напоминал о густой листве,
о розовых днях и о первоцветах,
о ласке любимой, о песне простой,
про старость, глядящую косо на это
и все-таки думающую о том.
По-своему верующую глубоко
в силу солнца и в силу людей.
Ей помнится птиц пролетавших клекот
и первый в их жизни весенний день.
И вечер…
Кочуют зеленые звезды!..
Мне надо всего лишь одну звезду,
мне надо немного для легких воздуха,
я снова на берег реки пойду
(где снова — весна, что меня встречала,
а я не могу ее не встречать),
чтоб песня любимая зазвучала,
чтоб встала любимая у плеча.
И я подойду к ней, и я увижу
в глазах любимой — ее, весну.
Мне станет роднее,
мне станет ближе
все то, к чему я рукой прикоснусь.
И к небу потянутся гибкие ветки,
по облакам недоступным грустя,
мы жажду весеннего роста заметим,
то видеть нелюбящие не хотят.
Но я пройти не посмею мимо, —
как можно весне нам теперь изменять!
Я рад, что дыханье моей любимой
точно такое же, как у меня.
Я рад мотыльку, что над нами кружится,
движенью листа, что слегка дрожит…
Нам кажется морем широкая лужица,
нам кажется песней весеннею — жизнь.
Пора!
Мы уходим домой, качаясь,
и нас не клонит ничто ко сну.
И только сомненье берет вначале,
кто полночью этой кого встречает:
весна нас иль мы весну?!.
1938
Он такой,
Что не опишешь сразу,
Потому что сразу не поймешь!
Дождь идет…
Мы говорим: ни разу
Не был этим летом сильный дождь.
Стоит только далям озариться —
Вспоминаем
Молодость свою.
Утром
Заиграют шумно птицы…
Говорим: по-новому поют.
Всё:
Мои поля.
Долины, чащи.
Солнца небывалые лучи —
Это мир,
Зеленый и журчащий,
Пахнущий цветами и речистый.
Он живет
В листве густых акаций,
В птичьем свисте,
В говоре ручья.
Только нам
Нельзя в нем забываться
Так,
Чтоб ничего не различать.
……………
Стоит жить на славу
И трудиться,
Чтоб цвела земля во всей красе,
Чтобы жизнь цвела,
Гудела лавой,
Старое сметая на пути.
Ну а что касается до славы —
Слава не замедлит к нам прийти.
1939
Письмо Н. Отрады с фронта товарищамМихаил Луконин
Незабываемый друг
Есть у меня такие друзья, которые всегда и навсегда со мной: это друзья по оружию, по биографии, по надеждам. В литературу мы приходили поколением, опоздавшим к боям в Октябре. Мы жаждали боя за родину, и было предчувствие этого боя. За большую победу отдали жизни Павел Коган, Михаил Кульчицкий, Коля Майоров — двадцатидвухлетние и красивые, талантливые, надежда поэзии.
Мы съехались со всех концов страны в Литературный институт имени Горького. Сергей Смирнов из Рыбинска, Яшин из Вологды, Кульчицкий из Харькова, Михаил Львов с Урала, Майоров из Иванова, Платон Воронько из Киева. Потом из другого института перешли Наровчатов, Слуцкий, Самойлов.
Осенью 1939 года я привез из Волгограда Николая Отраду. Ходил с нами добрый и большой Арон Копштейн. Коридоры гудели от стихов, стихи звучали в пригородных вагонах, когда мы возвращались в общежитие.
Мы бушевали на семинарах Луговского, Сельвинского, Асеева и Кирсанова, сами уже выступали на вечерах и уже затевали принципиальные битвы между собой. Это была пора опытов, исканий, мятущаяся пора нашего студенчества, пора неудержимого писания и любви.
* * *
Коля Отрада только-только начинал находить себя в поэзии, осталось очень немногое из его начинаний. На фронт мы ушли прямо из общежития, и те, кто вернулся, не нашли уже ничего из своих рукописей. Этой зимой я задумался над тем, что бы Коля Отрада написал сейчас, что бы он сейчас сказал людям?!
В стихотворении «Коле Отраде», написанном в 1940 году, у меня есть строки —
А если бы в марте
тогда
мы поменялись местами,
Он сейчас
обо мне написал бы
вот это.
Сейчас мне захотелось представить стихи Отрады о родине, о войне, стихи, обращенные к молодежи. Захотелось написать книгу «Стихи Николая Отрады».
Я вспоминаю его.
Зеленоватые зоркие глаза. Продолговатое лицо, крепкая шея, крупные руки — все в веснушках. И светло-рыжий чуб над высоким лбом. Прямые широкие плечи этого высокого подростка внушали доверие, обнадеживали товарищей. Сойдясь с ним в шестом классе, мы действительно никого не боялись в неуемной неразберихе враждующих мальчишеских улиц строящегося поселка Тракторного.
Мы, оба деревенские, заняли последнюю парту в новой школе. Спинами прижимались к горячей батарее, разувались и незаметно сушили дырявые башмаки и мокрые чулки. Дел хватало. К первому уроку мы приносили каждый свое новое стихотворение, обменивались и читали. Сблизило еще и то, что в его семье работал один отец, а их было пятеро, а у нас, четверых, работала одна мать. Завод, Волга, школа — вот наш мир. Мы, деревенские души, часто уходили за бугор реки Мечетки, читали Багрицкого, Корнилова, П. Васильева, Сельвинского, ахали над юным Смеляковым.
