под забором, —
повествует автор о «дежурстве» в чистом поле среднего брата. Причём Пётр Павлович всё время держит читателя, как бы сказали сейчас, в тонусе. То есть не даёт дремать, а это тоже большое искусство. В четырёх строках «нарисовать» портрет и само стремительное движение сказочной кобылицы – это уже мастерство молодого поэта.
Кобылица молодая, Очью бешено сверкая, Змеем голову свила И пустилась как стрела.
Неудивительно, что сказка быстро стала любимой и популярной у петербургской публики, а сам Ершов, как говорят нынче, наутро стал знаменитым. Одно за другим следуют издания «Конька-Горбунка», и даже нелестный отзыв о сказке самого Белинского не смог остановить её успешного движения к читателю. Много в ней было такого, что подкупало и желторотого юнца, и умудренного профессора. Стихия первозданности языка, природного оптимизма, светлого юмора, глубинной мудрости как волна сметала все препятствия на своём пути, поднимала вверх благодарную душу читателя.
…А кита не тут-то было. «Чтоб те, вора, задавило! Вишь, какой морской шайтан! — Говорит себе Иван. — Обещался до зарницы Вынесть перстень Царь-девицы, А доселе не сыскал, Окаянный зубоскал!»
Конечно, надев профессорские очки, вооружившись словарями всех мастей, можно наловить в тексте сказки то так себе рифму («сундучок-песок»), то неудачное выражение – «А кита не тут-то было», то смысловые неточности – «Брякнул плотно на песок», то вообще обвинить автора во вторичности сюжета и формы, что с пристрастием и делают до сих пор иные «прорицатели», но всё это не больше, чем мелкие придирки, что не в силах затмить роскошного сияния самой сказки, её безоговорочного признания в течение полутора веков на всей территории России и за её пределами.
Конечно, автор был настолько ещё молод, что не успел съесть пуд соли в технике сложения стихов, зато именно молодое, задорное чувство ощущения самой жизни, её сказочных истоков и ставят «Конька-Горбунка» в один ряд с любимыми произведениями русской литературы. Пройдут годы, и он скажет: «Вся моя заслуга в том, что мне удалось попасть в народную жилку. Зазвенела, родная, и русское сердце отозвалось». И впрямь, звенит она и по сегодня.
Говорит ему девица: «А такая в том нужда, Что не выйду никогда За дурного, за седого, За беззубого такого!» Царь в затылке почесал И, нахмуряся, сказал: «Что ж мне делать-то, царица? Страх как хочется жениться; Ты же ровно на беду: Не пойду да не пойду!»
На волне творческого взлёта и самой молодости Ершов пишет одноактный водевиль «Суворов и станционный смотритель», что говорит о его явных драматургических способностях. И хотя актёры столичного театра очень хотели сыграть пьесу, цензор отозвался о ней, как о «зазорной, порочащей славное имя героя». Но это было, мягко говоря, несправедливо, так как образ Суворова в водевиле, блещущем юмором и весельем, был ближе к тому, что сохранился в памяти простых людей, а не в официальных кругах. Пьеса всё-таки увидела свет, но уже в Тобольске, в гимназическом театре.
Не оставляют Ершов в эти годы и стихи. И в них наяву та позитивная поэтическая смелость, что свойственна его произведениям петербургского периода. Вот, к примеру, несколько строк из стихотворения «Русский штык».
…Что нам в пудре? Что в помаде? Русский бабиться не свык; Мы красивы, мы в наряде, Если с нами русский штык! …Штык не знает ретирады И к пардонам не привык. Враг идет просить пощады, Лишь почует русский штык.
Но, как мы знаем, скоро только сама сказка сказывается. Судьба же, как правило, не терпит однообразия, и вскоре полоса успеха и заслуженного признания сменяется для Петра Ершова другой, куда более тёмной и прозаичной. Умирает отец, а после и старший брат Николай, и приходится думать о возвращении в Тобольск, чтобы стать опорой для матери.
Однако до этого надо получить назначение от попечителя учебного округа с весьма говорящей фамилией Дондуков-Корсаков на работу в Тобольске. Причём ожидание самой аудиенции растянулось больше, чем на год! Не имея надёжных средств к существованию, чувствуя охлаждение к нему светского общества после недавнего литературного триумфа, имея с детства немудрёное здоровье, усугубившееся капризным петербургским климатом, в неведении своего будущего, Ершов впервые узнал, что такое бедность и одиночество в чужом, хотя и прекрасном городе.
Не получив на аудиенции с важным чиновником ответов на свои конкретные вопросы, поэт ещё год терпит унизительную волокиту, и только летом 1836 года он наконец получает назначение в Тобольскую гимназию. Прощайте, университетские друзья, прощай, Петербург, с его театрами и музеями, насыщенной литературной и общественной жизнью, его журналами и издательствами. Но Пётр ещё уверен, что в Тобольске послужит просвещению и культуре местного населения с позиций образования, направленного прежде всего на развитие творческой, думающей личности. И, уж конечно, на родине, дома, он воплотит свои литературные замыслы, в частности, вплотную приступит к созданию обширной поэмы-сказки о русском герое-молодце, побеждающем тёмные силы.
Однако после встреч с официальными лицами – губернатором, а после и с директором гимназии – талантливый поэт, верноподданный живого русского языка, получает право преподавать всего лишь латынь в младших классах! Как он потом признавался сам, это была мука не только для учителя, но и для учеников. Слава богу, в конце концов он был переведён
