...Пятого февраля 1935 года представители имперских и прусских министерств обсудили вопрос об «освещении в печати процесса над Тельманом». На совещании раздались голоса о том, что «если судебное разбирательство не приведет к полному разоблачению коммунистической угрозы Германии и всему миру», то нечего и затевать этот суд. Однако пока что возобладала иная точка зрения; процесс необходим. Отказ от него может привести к усилению давления из-за границы и дает коммунистам повод развязать «новую яростную кампанию против нынешней Германии».
Пятнадцатого марта 1935 года Эрнсту Тельману было наконец вручено обвинительное заключение - от так называемого «народного трибунала», недавно утвержденного.
Сей труд составлял 260 убористых страниц, и лучше Тельмана его не охарактеризуешь.
В 1944 году он писал товарищу по тюремному заключению:
«Сам обвинительный акт представлял собой пронизанную ложью и бесстыдством подборку материалов, от которой не осталось бы камня на камне уже в первые часы процесса Тельмана. При разборе четырех основных и главных пунктов выдвинутого обвинения я повел бы решительное и стремительное наступление на эту лживую стряпню. Я намеревался выступить не как обвиняемый или защищающийся против обвинительного акта, а как обвинитель тех органов обвинения, которые состряпали такую чудовищную ложь. Это явилось бы не только потрясающей сенсацией для суда, слушающего дело, лиц, которые присутствовали бы на процессе, для юристов всего мира, для немецкой и мировой печати, - это явилось бы также триумфом для моих друзей в Германии и во всем мире.
Были ошеломлены бы даже мои злейшие враги, не допускавшие и мысли о том, что бывший портовый рабочий из Гамбурга, не кончавший никаких гимназий и университетов, но зато обладающий большим жизненным опытом и практическим знанием жизни, способен публично разоблачить и пригвоздить к позорному столбу всю эту комедию права и правосудия. Обвиняемыми оказались бы тогда ни больше ни меньше как сам имперский обер-прокурор д-р Бреннеке с подчиненными ему четырьмя следователями, а также управление гестапо с купленными им четырьмя провокаторами (которые прежде занимали высокие и низовые посты в нашей партии). Само содержание обвинительного акта дало бы основание для того, чтобы поочередно разоблачить их юридические ошибки и предательство. Обвинители жестоко опозорились бы в юридическом отношении, а также не смогли бы избежать политического провала.
...В ходе процесса я обнародовал бы все то, что обвинительные инстанции преднамеренно скрыли. Мною уже были названы свыше 200 свидетелей со всей Германии, из числа которых на предварительное следствие вызвали лишь очень немногих, и преимущественно тех, которые, правда, по неведению и без злого умысла, дали те или иные показания, истолковываемые как улики против меня. Кроме того, я назвал свидетелей, которых следовало опросить во время ведения процесса, а также потребовал опроса свидетелей из-за границы - для моей защиты и представления доказательств моей невиновности (например, Сталина, Молотова, Мануильского и многих других зарубежных товарищей и деятелей)».
С помощью адвокатов копия обвинительного заключения попала на волю, стала достоянием компартии и защиты. Эрнст Тельман тоже готовился к процессу - тезисы своей речи на суде, а также рекомендации Центральному Комитету Коммунистической партии Германии для практической деятельности он изложил в тетрадях, которые тайно вынес из тюрьмы адвокат Фриц Людвиг. Скорее всего об этом узнали фашистские власти...
Шел день за днем, месяц за месяцем; дата начала судебного процесса не назначалась. Были резко ограничены свидания с женой и дочерью, сокращена до минимума переписка. И это стало тяжкой мукой для Тельмана.
Из письма Эрнста Тельмана жене 20 мая 1935 года:
«...листок бумаги снова образует мост, соединяющий меня с внешним миром, реальность которого я постепенно перестаю ощущать. Я глубоко восхищаюсь твоим безграничным мужеством, с которым ты постоянно пытаешься ободрить и поддержать меня. И это действительно вселяет в меня бодрость и отраду, поскольку я не отношусь к числу холодных, бесчувственных людей. Твои письма намного облегчают мою судьбу, дают мне больше спокойствия и силы, чем ты сама предполагаешь...
Мы, заключенные, испытываем радость и горе, боль и подлость. Радость приносит порой участливое, дружелюбное слово надзирателя, прогулка по тюремному двору при свете солнца, хорошая порция картофеля в мундире с селедкой, чтение газет и некоторых книг. Радость приносят свидание, добрая весточка, сообщение прессы о некоторых событиях в мире, особенно же письмо, или открытка с любимой, дорогой родины. Радость вселяет надежда на будущее, вера в правоту своего дела.
Судьба может быть жестокой, может даже духовно подавить человека, если его дух не оказывает сопротивления ее давлению; судьба может поколебать его и может довести до отчаяния. Но я верю в торжество правды, и эта вера поддерживает меня в тех испытаниях, через которые мне приходится теперь проходить... Как ни трудно переносить это одиночество и тяжкое бремя, я буду смелым и мужественным, ибо знаю, что непреклонная воля и твердая вера сворачивают горы...»
Надо было держать себя в руках. На суде он появится собранным, во всеоружии. Но сердцу не прикажешь, душу не остановишь в порыве к свободе, мысль не знает преград!..
Письмо Эрнста Тельмана жене 10 июня 1935 года:
«Моя дорогая Роза!
Троица! Пять часов. Меня охватывает сумрачная мгла. Стою у стены под окном, глотаю свежий утренний воздух, смотрю в окно камеры, через три ряда железных прутьев, в далекую синеву неба.
Легкая дымка заволакивает небо, кое-где по нему быстро проносятся белые облака. Вот и проглянуло утреннее солнце, солнце троицы, возвещая начало троицына дня. Светло и прекрасно засияло утро. Яркий утренний свет падает на одну половину тюремной стены и окрашивает ее в искрящийся васильковый цвет, в то время как другая половина еще лежит в фиолетовой тени.
Кругом царит глубокая тишина. Только птицы поют свои утренние песни. В голубом просторе стремительно проносятся ласточки, сверкая иногда в прекрасных солнечных лучах.
В самой глубине моей души рождается мысль о том, как все же мал и пустынен этот здешний мирок, эта пустота безлюдья и одиночества. Стою, охваченный раздумьем, совсем тихо и безмолвно. Вдруг издалека до меня доносится эхо пронзительных свистков паровоза. Дорогая родина! Вновь вспоминаю твой далекий образ. Передо мной проходят живые, широкие, незабываемые картины прежних троиц. Вот уже третью троицу вынужден я пережить, прозябая в этом давящем и отупляющем тюремном мире; каким длинным кажется мне этот отрезок времени, но вместе с тем как быстро бежит время! Когда же наконец придет тот счастливый час, то новое троицыно утро, утро золотой свободы?
