Псевдоним «С. Бережков», которым Аркадий Натанович подписывал свои переводы, возник от того, что много лет Аркадий Натанович жил в Москве на Бережковской набережной. Аналогичным образом возник и один из псевдонимов Бориса Натановича — «С. Победин». Борис Натанович в Ленинграде жил и живет по сей день на улице Победы. Происхождение его второго псевдонима тоже не составляет тайны. «С. Витин» был образован от перевода слова «победа» на английский — «виктория». Но вот со вторым псевдонимом Аркадия Натановича далеко не все ясно. Легенда гласит, что один из его друзей, встречая Аркадия Натановича из Ленинграда, задал ему вопрос о происхождении псевдонима «С. Ярославцев», когда они вышли из здания Ленинградского вокзала в Москве на Комсомольскую площадь.
— Неужели не ясно? — поморщился Аркадий Натанович. — Вот Ярославский вокзал, — показал он рукой, — напротив — Казанцев, тьфу, Казанский вокзал.
Но если псевдоним — это, так сказать, шуточки, то завуалированное известие, изложенное в конце письма АНа («Дело, коротко говоря, аналогично позапрошлогоднему, только теперь уже насчет ГЛ»), было весьма серьезно. Позапрошлогоднее дело — это публикация СОТ без ведома Авторов в эмигрантском издательстве «Посев». Теперь ситуация повторялась.
Вот что писалось в альманахе «Грани»:
От редакции
Мы предлагаем вниманию читателей фрагмент новой фантастической повести братьев А. и Б. Стругацких «Гадкие лебеди», которая циркулирует в Самиздате по Советскому Союзу.
Это антиутопическое произведение авторов «Улитки на склоне»[58] и «Сказки о тройке» (см. Грани № 78), содержащее в себе, главным образом, широко развернутый социально-идеологический элемент, адресуется также к зрелому читателю, легко улавливающему подтекст. Хотя действие повести разыгрывается в некоем тоталитарном государстве с черновыми общими чертами капиталистического строя, специфика описываемого общества разрешает все сомнения относительно того, кого именно авторы подразумевают. Главный персонаж повести — преуспевающий модный писатель Виктор Банев, показной фрондёр с оппортунистическими замашками. Попав в несерьезную опалу, он приезжает в город своего детства. Жители этого загнивающего от постоянного дождя города сильно взбудоражены таинственным влиянием на их детей, оказываемым генетически больными «мокрецами» — презираемыми и могущественными в своем интеллектуальном развитии существами из расположенного в окрестности лепрозория. Банев соглашается на авторскую встречу с учениками школы, в которой учится его дочь от расторженного брака, Ирма.
Повесть будет полностью опубликована издательством «Посев» без ведома и согласия авторов.
Из архива. Из ответов БНа польской прессе, 2005<…>
В семидесятые годы на Западе был опубликован перевод повести «Гадкие лебеди». Какова история этой публикации? Действительно всё произошло без ведома авторов?
— Все действительно произошло без ведома и против желания авторов. Только уже в самые новейшие времена мы узнали, кто переправил «Лебедей» на Запад, а до того — даже не догадывались. Ничего, разумеется, не имея против таких публикаций вообще, мы всегда были откровенными противниками таких действий для себя лично: писали только для России и только в России хотели публиковаться.
<…>
Письмо Бориса брату, 20 ноября 1972, Л. — М.Дорогой Аркашенька!
Сценарий ПНвС высылаю с Адочкой. Что же касается сценария ДоУ, то у меня его, оказывается, нет. Только сейчас я вспомнил, что свой единственный экз я в свое время передал тебе, а ты кому-то сунул, кто не вернул. Так что последняя надежда, что остался экз у Лешки. Сейчас это не проверишь — Лешки нет в городе, — но буде возникнет настоятельная необходимость, найдем.
Так я и не дождался от тебя письма, которое ты обещал прислать (по словам Дмитревского). Так что зачем тебя вызывал Ильин и что именно в порядке (по твоим словам со слов Дмитревского) — остается для меня жгучей тайной.
У меня все по-прежнему. Отпихиваюсь от приглашений выступить, пишу письма читателям, копаюсь в марочках и жду новостей от тебя.
На всякий случай рутинные вопросы:
1. Что в МолГв?
2. Что с ПнО у Севки?
3. Был ли ты в Межкниге?
Пользуюсь случаем напомнить:
1. Не забудь обеспечить псевдоним в Детгизе.
2. Не забудь экз ПXXIIВ. Можешь передать его с Адкой.
Вот пока и все. Крепко жму ногу, твой [подпись]
P. S. Привет Леночке и Машке.
P. P. S. Было бы также очень неплохо, если бы ты прислал с Адкой рукописный экз УнС.
Письмо Аркадия брату, 24 ноября 1972, М. — Л.
Дорогой Борик!
Хотел все нижеследующее передать с Адкой на словах, однако тут выяснилось, что память у твоей супруги — ой-ёй-ёй. Так что главное доверяю бумаге, а ты уж сам усмотри, сжигать ее по прочтении аль нет. И вообще насчет всевозможных мер касательно твоих преступных связей.
1. В понедельник 13-го я был у Ильина. Перед этим (вот совпадение!) я отнес в «Мир» рецензию, и тут Девис, криво ухмыляясь и глядя в угол, рассказал: во Франкфурте-на-Майне имела состояться выставка книгопродукции издательств ФРГ, всяких там ферлагов. От нас выставку посетили Мелентьев (ныне зам. председателя ГК по печати) и руководство «Мира» и «Прогресса». Добрались до стенда издательства «Посев». Выставлено пять книг: Исаич[59] «1914», двухтомник Окуджавы, реквизированный Гроссман, «Семь дней творения» В. Максимова и Мы с Тобой «ГЛ». Поверх всего этого — увеличенные фотопортреты авторов вышеперечисленных и, якобы, подпись: «Эти русские писатели не примирились с существующим режимом». (Гроссману-то легко не примиряться!) Ну прямо от Девиса пошел я, судьбою палимый[60], к Ильину. Думаю, быть мне обосрану, а нам — битыми. Ан нет. Встретил хорошо, даже за талию, по-моему, обнял, не за стол — в интимные угловые креслица усадил и принялся сетовать на врагов, которые нас так спровоцировали. Ласков был до чрезвычайности[61]. Коротко, все сводится к тому, что нам надобно кратко и энергично, с политическим акцентом отмежеваться. Эту бумагу должен составить ты, перешлешь ее мне (это не опасно, сам понимаешь), а я уж понесу ее к Ильину и буду тянуть. Правда, честно говорю, обозлился я очень. Далее. Ильин, оказывается, нашу позапрошлогоднюю бумагу либо вообще не подавал в Литературку, либо ему ее завернули. Она у него в моем досье. У всех писателей досье как досье — тоненькая корочка с десятком бумажек, а у меня — в три пальца толщиной. Да. Затем он решил показать мне образцы изданий «Посева» и «Граней» и вытащил было из сейфа целую кипу книг, но тут в кабинет с воем и рыданиями ввалилась куча ужасных старух и навалилась на него. Требовали, чтобы В. Инбер хоронили на Новодевичьем, а не на Ваганьковском. Шум начался ужасный, и Ильин, поглядевши на меня, руки развел. Я удалился.
