Мы уже проехали километров пятьдесят, изрядно продрогли, когда Молчанов повернулся ко мне и сказал:
— Послушай, Стась, береженого бог бережет. Как бы нам не влипнуть. Лучше вернемся ко мне домой, в Великое Село. А по пути заедем в деревню Шейки, там живет свой человек, кузнец Виктор Стома. Ты должен его помнить по Дисненскому отряду, поговорим с ним о деле, чтобы времени зря не терять.
— Начнем хотя бы со Стомы, — согласился я, раздосадованный помехами.
Вскоре мы заехали во двор к Виктору, но переговорить с ним не успели. Зацокали копыта, и два улана потребовали кузнеца, надо было подковать лошадей целого взвода.
Виктор, бросив на нас унылый взгляд, пошел в кузницу, а мы без промедления двинулись в Великое Село, чтобы не привлекать внимания кавалеристов.
Так безрезультатно закончился первый день нашей подпольной работы.
— Не тужи, Стась, — сказал Илларион, заметив на моем лице явное огорчение. Тише едешь — дальше будешь. Знакомься с моей семьей, ешь, отдыхай, а я пока перепрячу все богатство, что лежит в наших санях.
После горячего ужина мне неимоверно захотелось спать, однако я долго не мог заснуть, беспокоясь за сохранность гранат и наганов. И лишь после того, как Илларион вернулся в избу, румяный от мороза, и шепнул, что все в порядке, любой кобель не сыщет, я ткнулся носом в подушку.
Назавтра выдался ненастный вечер. Быстро стемнело. За окном мело, ветер расхлестывал снежную пыль, стучался в окно.
— Илларион, так и будем на печке отлеживаться? — тихо спросил я.
— Нет, не будем, — ответил Молчанов. — Я успел кое-куда заглянуть. Сейчас пойдем на вечеринку, что-то поплясать охота.
— Ты что, кому это нужно?
Молчанов усмехнулся и заговорщически подмигнул:
— Серьезный ты человек, Стась, но не всегда догадливый. Самому ведь невтерпеж с верными людьми знакомиться. Танцы только предлог, на вечеринке можно кое-кого повидать. Понял? Тогда пошли!
В просторной деревенской избе набилось много народу, так что можно было, оставаясь незаметным, спокойно разглядывать людей и тихо беседовать с кем надо. Здесь я увидел старого знакомого, бывшего красноармейца, подпольщика Владимира Пуговку и его друзей — Павла и Куприяна Евдокимовых, Виктора Поляка и Кухту. Все остальные тоже в свое время служили в Красной Армии, а теперь крестьянствовали, скрывая от властей свое боевое прошлое и ненависть к оккупантам.
Усевшись в сторонке, я завел разговор с бывшими красноармейцами. По отдельным фразам и репликам своих собеседников я понял, что они всегда готовы к делу, ради которого я находился здесь. По дороге домой Молчанов сообщил мне, что и Пуговка, и Евдокимовы, и Поляк, и Кухта — активные участники местного подполья и на них можно положиться.
— У нас и от погони скрываться удобно, — продолжал Молчанов. — Вон, погляди. Все наше село тянется вдоль Диены, на берегу, почти у самой воды, сотни дворов, а позади густой лес. Незнакомый человек в нем заблудится и не выберется. Мы-то люди здешние, не заплутаем, а полицейские да шпики не очень охочи до прогулок в лесную чащу. Да ты не скучай, Стась! Скоро получишь надежные документы, тогда легче станет. И работа живей пойдет.
И в самом деле, через два-три дня Илларион принес мне бумагу, в которой значилось, что Станислав Воложинов является гражданином и постоянным жителем местечка Козяны. Бумагу с печатью скрепляла подпись солтыса Великого Села, который, как оказалось, также помогал подпольщикам.
Теперь я получил возможность свободно передвигаться и знакомиться с новыми участниками нелегальных организаций. Чтобы не вызывать излишних расспросов отца Молчанова, мы на двух подводах часто уезжали в лес якобы заготавливать дрова, чем старик был весьма доволен. Правда, после встреч с активистами и руководителями повстанческих групп приходилось потом общими силами рубить дрова, но что поделаешь. Зато каждый раз на встречах в лесах Соварина и в урочище Заречном нашего полку прибывало.
Мы нередко наведывались в местечко Миоры, где у нас тоже завелись единомышленники. Во время поездок туда мы с согласия родителей Молчанова запрягали лучшие сани, подвешивали к дуге колокольчики с бантами и распространяли слух, будто бы едем на поиски невест. Это ни у кого не вызывало удивления, поскольку оба мы были холостыми, а по возрасту нам подошла пора свататься. «Сватанье» обычно заканчивалось «неудачей», зато связь с новыми группами повстанцев налаживалась все крепче, и это не могло не радовать нас обоих.
Как-то раз мы с Молчановым поехали в местечко Шарковщину на встречу с подпольщиками и остановились в трактире. Неожиданно сюда же прибыли конные полицейские для сбора налогов и поимки уклоняющихся от воинской повинности. Пришедшие в трактир подпольщики так щедро угостили полицейских спиртным, что те свалились под стол мертвецки пьяными, а мы тем временем, переговорив обо всем, уехали восвояси. Случались встречи с воинскими патрулями, и тогда Молчанову и мне приходилось пускать в ход все свое красноречие, чтобы обмануть бдительность «жолнежов» и офицеров.
У Молчановых мне было хорошо и покойно. Но внезапно домой вернулся старший брат Иллариона Семен, долгое время валявшийся в госпиталях после ранения на фронте. Он показался мне человеком желчным, подозрительным, и Илларион решил на всякий случай перевезти меня на один дальний хутор, где я и поселился у старика-старовера с изрезанным морщинами высохшим лицом. Представьте мое удивление, когда спустя несколько дней старик в упор спросил, когда же я думаю браться за дело и возьму ли я его в долю? Оказалось, что старовер принял меня за конокрада и вознамерился вместе со мной заняться выгодным промыслом. Некоторое время я выкручивался как мог, доказывая старику, что работать мне мешает болезнь, но старовер становился все настойчивее.
На мой вопрос, разрешает ли ему господь бог заниматься такими отнюдь не христианскими делами, старик хитро сощурился и нараспев произнес:
— Бог — он далеко… За всеми ему не уследить… А жить-то надо. Один хороший конь кормит несколько месяцев.
— Но конь-то чужой!
— Э-э, парень, грешить так грешить… Ты лучше скажи, когда пойдем на дело.
Пришлось мне сматывать отсюда удочки. Кстати, приехал Молчанов и сообщил, что меня вызывает на явку связной из Центра.
Казалось, зима уже отбушевала и оттепели возвестили начало весны. Однако ударили мартовские морозы, на дорогах образовался гололед, идти было очень трудно, тем более, что мои ноги после осенних приступов ревматизма не так уж хорошо слушались меня. Я пропустил мимо группу арестованных крестьян, которых конвоиры нещадно подгоняли прикладами и плетками. Чувствуя усталость, хотел было сойти с дороги и отдохнуть, когда услышал скрип полозьев. Меня нагонял барский возок, в котором восседал жандарм в полушубке и конфедератке. Поравнявшись со мной, жандарм испытующе взглянул и начальственным тоном спросил, куда держу путь. Сказать, что я направляюсь в сторону Диены, нельзя было, так как в тот район требовались пропуска, поэтому я вежливо поклонился и ответил:
