Державин хорошо знал, что это неправда, что составители описания сами поддались «наклонности к клевете и обману», возводя напраслину на трудолюбивых и талантливых северян, с которыми он близко познакомился за время своего путешествия по краю.
И Державин решительно возражает против этих обвинений:
«Все сие о нравах олончан кажется не очень справедливо. Ежели б они были обманщики и вероломцы, то за занятый долг не работали бы почти вечно у своих заимодавцев, имея на своей стороне законы, их оборонить от того же могущие; не упражнялись бы в промыслах, где нередко требуется устойка и содержание слова; не были бы терпеливы и послушны в случае притеснений и грабительств, чинимых им от старост и прочих начальств и судов, в глухой сей и отдаленной стороне бесстрашно прежде на всякие наглости поступавших. По моему примечанию, я нашел народ сей разумным, расторопным и довольно склонным к мирному и бессорному сожительству. Сие по опыту я утверждаю. Разум их и расторопность известна, можно сказать, целому государству, ибо где олончане по мастерству и промыслу своему незнакомы?»
Как всегда, необычайно живо и восторженно воспринимал Державин могучую красоту своеобразной карельской природы. Поэтические картины теснились в его уме, он запоминал их, чтобы потом оживить в стихах.
Державин и его спутники совершили поездку на водопад Кивач. Под свежим впечатлением в «Поденной записке» появилось его описание:
«В версте от порогов показался на правом берегу дым, который по мере приближения сгущался. Наконец, пристав и взошед на гору, увидели, мы пороги сии. Между страшными крутизнами черных гор, состоящих из темно-синего крупнозернистого гнейса, находится жерло глубиною до восьми сажен; в оное с гор, лежащих к востоку и к полудню, падает с великим шумом вода, при падении разбивается в мелкие брызги наподобие рассыпанной во множестве муки; пары, столбом восстающие, достигают до вершины двадцатипятисаженных сосен в оные омочают… Чернота гор и седина биющей с шумом и пенящейся воды наводят некий приятный ужас и представляют прекрасное зрелище».
Это проза, деловитое перечисление увиденного. Определены на глаз размеры сосен, глубина «жерла» водопада, порода каменистого ложа потока. А вот как зарисовал поразившую его картину Кивача Державин в своей оде «Водопад»:
Алмазна сыплется гора
С высот четыремя скалами;
Жемчугу бездна и сребра
Кипит внизу, бьет вверх буграми;
От брызгов синий холм стоит,
Далече рев в лесу гремит.
Шумит — и средь густого бора
Теряется в глуши потом;
Луч чрез поток сверкает скоро;
Под зыбким сводом древ, как сном
Покрыты, волны тихо льются,
Рекою млечною влекутся.
Седая пена по брегам
Лежит клубами в дебрях темных;
Стук слышен млатов по ветрам,
Визг пил и стон мехов подъемных:
О водопад! В твоем жерле
Все утопает в бездне, в мгле!
Поэтическое описание водопада открывает одну из наиболее известных од Державина и настраивает читателя на размышления о славе и чести, о жизни и смерти, о судьбе человеческих деяний в потоке времени. В бездне и мгле небытия исчезают ложная гордость, мнимое великолепие богачей, в памяти поколений остаются подвиги, совершенные на пользу людям, добрые дела:
Лишь истина дает венцы
Заслугам, кои не увянут;
Лишь истину поют певцы…
Об этом думал Державин, вспоминая через несколько лет водопад Кивач, очаровавший его воображение своей мощной красотой и силой.
Во время объезда губернии Державин получил предписание наместника отправиться дальше на север, к Белому морю, и торжественно открыть в поселке Кемь уездный город.
Новый путь и новые трудности… Державин двинулся в Кемь. Сухим путем туда летом проехать было невозможно. Державин добрался до Сумского острога, поселка на берегу Белого моря, пересел в лодку и сто верст проделал морем. — Плавание было рискованным, ибо начались уже осенние бури.
Наконец вот и Кемь. Тутолмин сообщил Державину, что там все подготовлено к открытию города и чиновники уже на местах. Где же они? Где городской магистрат, уездный суд, нижняя земская расправа? Обойти несколько десятков домов было недолго. На расспросы приезжих жители отвечали недоумением: рыбацкий поселок Кемь ровнешенько ничего не знал о выпавшей на его долю чести стать уездным городом и к своей новой роли никак не подготовился.
Однако город Кемь уже существовал в губернских документах, и Державин должен был его торжественно открыть. Не зря же он сотни верст прошел по бездорожью сюда, на берег Белого моря! Но что же можно тут открывать и как это делается?
Державин решил не выдумывать никаких церемоний и ограничиться только молебном и освящением города. Послали за попом, но и тут неудача: уехал на сенокос. Куда? На берегу искать нечего, там покосов нет — значит, уехал на острова. Снарядили лодку на розыски. Лишь через два дня священника нашли на одном из дальних островов и привезли в Кемь. Он отслужил молебен, Державин объявил собравшимся, что селение отныне становится городом Кемь, и священник поспешил обратно на сенокос, а олонецкий губернатор рапортовал в сенат о том, что во владениях Российской империи появился новый уездный город.
Из Кеми Державин хотел проехать в Соловецкий монастырь, расположенный на острове в семидесяти верстах от берега. Отправились на шестивесельной лодке. На море началось волнение, перешедшее в бурю. Небо заволоклось тучами, прогремел гром, стало совсем темно, и только разряды молний освещали бушевавшее море.
Продолжать путь было невозможно. Лоцман стал править на каменный остров, у которого хотел переждать бурю, иначе лодку могло вынести в открытое море. Но при повороте к острову паруса ослабли, лодка зачерпнула воду и грозила гибелью. Спутники Державина, Эмин и Грибовский, укачавшиеся на волнах и напуганные, лежали без чувств.
Державин не потерял присутствия духа, подбодрял гребцов, и отчаянным напряжением сил они подвели лодку к одному из островков, укрыв ее за камнями. Буря продолжала греметь, но непосредственная опасность миновала. Проведя ночь на мокрых голых камнях, путники наутро поплыли к берегу и кое-как добрались до поселка Онега.
Таково было знакомство Державина с Белым морем. В «Поденной записке» своей экспедиции он не рассказывает об этом эпизоде. Воспоминание о нем отразилось в стихотворении «Буря»:
Судно, по морю носимо,
Реет между черных волн;
Белы горы идут мимо;
В шуме их надежд я полн…
Из своего путешествия Державин через Каргополь и Вытегру в половине сентября 1785 года возвратился в Петрозаводск. Его ожидали бесчисленные служебные неприятности, подготовленные генерал-губернатором и стоявшими за ним чиновниками. Сделать что-либо полезное для края в таких условиях Державин не мог и думать. Интрига против него поддерживалась в Петербурге генерал-прокурором Вяземским, и бороться с ней в одиночку было трудно. Собственная горячность и раздражительность Державина на каждом шагу портили дело.
