Кремль дал «добро». И действительно, один день в Чечне прошел мирно и спокойно. Боевики выпустили несколько человек. Их выводил из здания Иосиф Кобзон. Это было в пятницу.
Но затем еще раз перезвонил Волошин и попросил меня дать телефон Абу Бакара Казанцеву, представителю президента в Южном федеральном округе.
– Зачем? – спросил я.
– Он сегодня ночью должен начать переговоры с ними.
Я передал телефон Казанцеву, который находился в Ростове и собирался оттуда что-то обсуждать с боевиками… За несколько часов до штурма я еще раз позвонил Абу Бакару и сказал, что с ним свяжется Казанцев и будет напрямую вести переговоры. Он ответил: мол, нормально. Но переговоров не было.
Казанцев на тот момент работал представителем президента в Южном федеральном округе. Он сидел в Ростове и ни черта не понимал в сложившейся в Москве обстановке. Теперь-то мне ясно, почему его хотели назначить главным переговорщиком. Это называется «операция прикрытия». Силовики не хотели никаких переговоров, они готовились к штурму.
Был один момент, который лично для меня до сих пор очень неприятен.
На переговоры с террористами ходили Хакамада, Кобзон и детский доктор Рошаль. Но два человека, с которыми боевики хотели говорить, не пошли. Не пошли Лужков и Немцов.
Лужков, как мэр города, в первый же день согласился идти на переговоры. Но не пошел. Не пошел в театральный центр и я. Почему? Это была личная, убедительная просьба Путина к нам обоим – не ходить. Путин сказал примерно следующее: «Я вас очень прошу, не ходите. В этот трагический момент я отвечаю за страну, и я прошу вас меня слушать». И это правильно, в тот момент мы обязаны были его слушать. Кобзон, точно зная, почему я и его друг Лужков не пошли на переговоры, все-таки обзывал меня трусом. Но на артистов грех обижаться.
Через несколько дней после завершения операции мне объяснили скрытый смысл путинской просьбы. Объяснил не Путин, объяснил руководитель его администрации Волошин. Проблема заключалась в популярности. «Ты представляешь, какая у тебя была бы популярность? А Лужков вообще превратился бы в стопроцентного кандидата на президентское кресло», – просто сказал Волошин. Я мог представить все что угодно, но чтобы Путин в момент, когда в центре Москвы взяты заложники, думал о чужих рейтингах и популярности – никогда.
Но позже Владимир Владимирович даже позвонил и поблагодарил за помощь и за понимание.
Там был еще и трагичный и одновременно комичный момент. На рассвете в субботу «Альфа» штурмом взяла здание. А я продолжал звонить Абу Бакару. Телефон на прием работал, но почему-то никто не отвечал. А я толком не знал, что там реально происходит, к тому же ночью прошло сообщение, что Абу Бакар мог убежать. Я звонил, звонил и звонил. Наконец на третьем часу трубку снял … Патрушев.
– Боря, что ты все трезвонишь? – устало спросил директор ФСБ.
– Так вы же сами говорили, что он мог убежать…
– Да мы его первым убрали.
Это был единственный случай в моей жизни, когда я участвовал в операции вместе со спецслужбами. Они мне позвонили и спросили, не возражаю ли я, если ФСБ будет прослушивать мой телефон. И все наши разговоры с Абу Бакаром прослушивали и записывали. Им, наверное, очень важно было понимать его состояние и так далее.
Но я до сих пор не знаю, правильно ли я тогда поступил. С одной стороны, надо было идти на переговоры, чтобы меня не заподозрили в трусости. С другой, я понимаю, что не слушать президента в ситуации чрезвычайного положения, когда все на грани, недостойно и не по-государственному.
Однако дальше произошла еще одна трагическая и подлая история, связанная с Дубровкой и российской политикой. Мы хотели создать парламентскую комиссию по расследованию терактов. Но создать ее в Государственной думе так и не смогли. Депутаты выступили против этого предложения. Более того, даже наши товарищи из «Яблока» не поддержали законопроект о создании такой комиссии. Что двигало этими людьми – мне трудно сказать, но все благополучно под различными благовидными предлогами провалили решение о парламентском расследовании теракта на Дубровке.
Фракция «Союза правых сил» создала собственную комиссию, куда вошли депутаты от нашей партии. В комиссию приходили и рассказывали о случившемся представители спецназа, МЧС, Института медицины катастроф, очевидцы, журналисты. Мы провели довольно большую работу. Собрали огромное количество видеоматериалов, судмедэкспертиз. Люди, особенно врачи, охотно шли на сотрудничество. Оказалось, что 129 человек погибли не от газа, а от анорексии, то есть задохнулись. Почему задохнулись? Потому что этих людей спасали неправильно: потерпевших клали на спину, и у них западали языки. В Уголовном кодексе это обозначено как «преступная халатность, которая повлекла за собой смерть людей».
С выводами комиссии я пошел к Путину и сказал, что надо наказать тех, кто все это допустил. Он после некоторого раздумья ответил, что погибших вернуть все равно нельзя. Я сказал, что мы делаем это во имя тех, кто еще жив, чтобы в следующий раз учли все ошибки и точно знали, как необходимо действовать. Но Путин не согласился. Не захотел тревожить людей, боялся возможных скандалов. Это ужасно! Потому что потом случился Беслан, где погибло еще больше людей.
В Америке после трагедии 11 сентября 2001 года не случилось ни одного теракта. Почему? Потому что они создали комиссию, которая перепотрошила ФБР, ЦРУ, Агентство национальной безопасности, аэронавигацию, поставила на уши все нью-йоркские службы. После этого в США сделали глобальные выводы. Американцы не умнее нас, но они выясняют, кто прав, а кто виноват, наказывают виновных и поощряют героев. Поэтому люди в Америке живут без террора. А в России никто никаких выводов не делает. Посмертно дают звания Героев России либо секретными указами делают героями.
Как вооруженные до зубов террористы добрались до Москвы, как им удалось подойти к Кремлю на расстояние всего нескольких километров? Никто так это и не выяснил. Никто за это не ответил.
Каждый год 1 сентября, отправляя детей в школу, я напрягаюсь и боюсь услышать новость об очередной трагедии. Также напрягаются и миллионы россиян, которые не чувствуют себя в безопасности и не верят, что их сможет защитить нашего государство.
И все-таки возвратимся к событиям на Дубровке. Наша комиссия пришла к выводу, что «Альфа» во время штурма сработала профессионально. Они очень точно стреляли, не убили ни одного мирного человека. Все сделали буквально за минуту. К ним нет претензий. А вот к организации спасения заложников – есть. Об этих претензиях говорят общественные организации, в которые вошли родственники погибших, но их никто не слушает. Страна и власть не извлекают ровным счетом никаких уроков из собственной трагедии, из потерянных жизней. После Дубровки я был крайне разочарован в Путине. Не просто в его политике, а в его личности. В столь трагический для страны момент этот человек постоянно мыслил в режиме борьбы за рейтинг: вырастет – не вырастет, упадет его личный рейтинг или поднимется. Этого я никогда не пойму.
