Никона возвели на амвон.
После литургии Никон поднес царю просфору. Певчие спели многие лета патриарху, и тот разоблачился.
Пришло время великих даров. Никону поднесли белый клобук в золоте и каменьях, золотую панагию, бархатную мантию с источниками и посох митрополита Петра.
Царь и патриарх снова поднялись на амвон, сели, и царь сказал:
— Всемогущий и вся содержащий в Троице славимый Бог наш неизреченным своим человеколюбием устрояя тебя, превысочайшего святителя, нам и всем христоименитым людям пастыря и учителя, да будеши преемник святых апостол и наследник чудотворцев.
И Никон ответил:
— Мы же, хоть и недостойны патриаршего престола, но, исполняя звание и повинуясь Господу Богу, должны о вашем государском многолетном царствии, и о вашей государевой царице, и о сестрах ваших, и о всех, повинующихся вашему самодержавному царствию, молити всемогущего Бога, чтобы за тобою, пресветлым государем, благочестивое ваше царство воспрославилось и распространилось от моря и до моря. И воссияти тебе во вселенной, царю и самодержцу христианскому, яко солнцу посреди звезд.
На том церемония закончилась. Царь отправился во дворец, Никон — на патриарший двор, чтобы через малое время встретиться вновь за обеденным царским столом.
В конце пира Никон пошел от стола Красным крыльцом к церкви Благовещенья и, сойдя с паперти, сел на осла и совершил шествие вокруг Кремля и Китай-города. По возвращении в палаты он был пожалован царем серебряным кубком, десятью аршинами золотого атласа, и десятью аршинами камки, и сорока соболями.
Так началась эпоха Никона, столь жданная государем и столь ему желанная. Безвременью и безволию в Московском царстве пришел конец.
1
«На Глеба и Бориса за хлеб не берися», — говорят мудрые люди.
Полковник Лазорев Андрей Герасимович в крестьянском деле ни командовать, ни самовольничать не любил. Не велено хлеб убирать, ну и ладно. Лучше день потерять, чем урожай.
Борис и Глеб в народе зовется Паликопны, а народ пустословить не станет. Значит, горели копны в этот день от грозы, еще как, наверное, горели.
На уборку своих хлебов полковник простодушно пригонял драгун. Правду сказать, кормил он их в эти дни не за царевы, а за свои. Быка резал, несколько овечек, а с окончанием работ еще и поил. Выставлял несколько бочонков, чтоб каждый черпал из них своею меркой.
Драгунам, среди которых многие были крестьяне, на полковника работать нравилось. Не вино разливанное прельщало, а то, что полковник Андрей сам брал косу и косил со всеми наравне, да и лучше всех еще. Дворянину кругом воля: в работе и в безделье.
Лазорев драгун на поле пригонял не ради того, чтоб свою полковничью спесь потешить. Землю он от царя получил. Хорошую землицу, просторную, а вот крестьян на ней было мало.
Чтоб день совсем уж не пропал, Андрей с драгунами косил траву на лесных полянах и вокруг озера. Дни наступили жаркие, потому рано начали и рано кончили.
Разморенные жарой работники собирались под древними дубами. Здесь была тень и приготовленный крестьянками обед.
Андрей, отирая подолом рубахи пот с лица, увидал на лугу дрожки своей жены Любаши. Гнедая кобылка, прозванная за легкость бега Птичкой, несла дрожки с такой веселой охотой, что всему белому свету было видно — ездок у лошадки милый, славный человек.
Андрей, забыв, что держит в руках намокший от пота подол рубахи, загляделся на жену, а драгуны, понятливо улыбаясь, — на своего полковника. И было им хорошо от чужого, но такого близкого счастья.
Дрожки с Любашей подкатили совсем уже близко, когда показался на лугу верховой. Андрей, заправляя рубаху в штаны, шел навстречу жене, а сам, чуть щурясь, взглядывал в сторону всадника. Это был кто-то чужой. Сидел на лошади скверно, погонял ее нервно.
— Приморился? — спросила Любаша, одновременно останавливая лошадь, оглядывая мужа, снимая с бочонка крышку и подавая ковш. — Здесь квас, а в другом бочонке — медок.
Андрей зачерпнул квасу, припал, выпил единым духом.
— Ты всегда вовремя! Так пить хотелось.
И с открытой тревогой посмотрел мимо жены на всадника, и Любаша тоже обернулась.
— От князя Мещерского! — крикнул человек, осаживая лошадь. — У нас бунт! Скорее на помощь!
Человек был потен, бледен, одет наспех.
Андрей черпнул еще квасу, подал всаднику.
— Расскажи толком.
— Князь взял в услужение девку-крестьянку, а крестьяне хоромы окружили.
— Ну и что дальше?
— Ничего! Грозятся.
— Девку вернул?
— Девку теперь не воротишь. Бабой стала.
Андрей вырвал у гонца ковшик.
— Напакостят и сами же кричат, что их ограбили.
— Драгун бы! — сказал гонец. — Да поскорее! Прибить ведь могут. Пожечь.
Драгуны, расположившиеся на отдых, слушали, поглядывая на полковника. Андрей поморщился.
— Василий Большой! Покудин! Собирайтесь!
Посмотрел на Любашу, лицо у жены стало озабоченным.
— Вернем бабу — успокоятся! — сказал Андрей и, повернувшись к драгунам, опять приказал: — Матвей суздальский, ты тоже собирайся.
Принялся надевать кафтан, принесенный драгунами. Любаша и повздыхать не успела, а муж был в седле, при оружии, и рядом три богатыря-драгуна седлали своих коней.
— Ты, Любаша, баню вели истопить! — сказал Андрей. — Приеду вечером. Хлебов-то осталось на полдня. Завтра, Бог даст, закончим.
И поскакал вслед за гонцом унимать крестьян князя Мещерского.
2
Толпа крестьян заняла двор княжеской усадьбы. Мальчишки сидели на столбах забора и, видимо, караулили князя — не побежит ли через окно, не скакнет ли с чердака.
Рыжий, краснорожий мужик привез очередной воз соломы и не торопясь скидывал ее возле парадного крыльца.
— Не отдашь Дарью, сожгу тебя, князь! — крикнул мужик, стукнув вилами в окно. — И тебя, и всех твоих псов-прихлебателей.
— А Дарья-то?! — крикнули из дома.
— Выпрыгнет!
— А мы ее свяжем!
— Тогда все вместе сгорим. Как дом со всех сторон займется, так и я к вам приду. — Рыжий мужик оглянулся на своих. — Глядите за ними, еще воз привезу.
Положил вилы в телегу, взялся за вожжи и, разворачивая подводу, увидел въезжающих во двор Лазорева с драгунами.
— А ну-ка, все по домам! — гаркнул полковник, направляя коня через толпу под окна княжеского дома. Кнутовищем постучал по раме. — Князь Мещерский! Именем государя без мешканья верни девку жениху! Не то велю стрелять!
И во дворе стало тихо, и в доме примолкли.
— Ну! — крикнул, сердясь, полковник.
Боковое окошко с треском распахнулось, и, взвизгнув, вывалилась из него сдобная белая девица.
