Сидя там, я понимал, что испортил свой шанс поговорить с Дж. Д. Сэлинджером накоротке. Я просидел в машине еще, может быть, 15 минут. Я писал ему новую записку. На самом деле я испытывал нечто вроде гнева. Писал я почти так: «Да как вы осмелились повернуться к нам спиной? Мы – ваши фанаты. Мы платим деньги за ваши книжки. Вы влезли в наши мозги».
Вторая записка, написанная мной Сэлинджеру, гласила: «Джерри: Сожалею. Вероятно, поездка в Корниш была ошибкой. Вы не настолько глубокий, не настолько чувствительный человек, какого я надеялся увидеть. Если бы кто-нибудь оставил семью и работу для того, чтобы провести 12 часов за рулем ради встречи со мной, я бы наверняка уделил ему больше 5 минут. Как ты думаешь, я бы сказал, что я репортер, если б целью моего появления здесь была статья в газете? Ты говоришь, что пишешь художественные произведения, но в художественной литературе есть нечто кроме вымысла: она трогает души людей. Я люблю человека, который написал эти книги». Я подписался. И добавил: «Постскриптум. Я пробуду в виндозрском мотеле до следующего утра».
В это время Сэлинджер вернулся и подъехал ко мне. «Еще не уехал?» – спросил он. И пригрозил, что обратится в полицию, которая выставит меня с чужой частной собственности.
– Я как раз собирался приколоть эту записку у вашей двери, – сказал я.
– Так выйди из машины и отдай ее мне.
Я вышел из машины, подошел к его BMW и отдал ему записку. Он достал очки. Прочитал записку. На его лице снова появилась та же гримаса.
Похоже, это его успокоило. «Да, понимаю, – сказал он, – но я немного ожесточился. За последние 25 лет этот сценарий проигрывали так много раз, что меня уже тошнит. Знаешь, сколько раз я снова и снова слушаю эту историю? Откуда только не приезжают люди – из Канады, Сакраменто, из Европы. Приезжала даже женщина (кажется, из Швейцарии). Хотела выйти за меня замуж. А еще был малый в лифте, от которого мне пришлось удирать. Мне нечего сказать этим людям, чтобы помочь им справиться с их проблемами».
Он замолчал. «Ничто, сказанное одним человеком, не может помочь другому. Каждый должен идти своей дорогой. Да будет тебе известно: я – просто отец, и у меня есть сын. Ты видел моего сына на дороге. Я живу здесь не для того, чтобы помогать людям вроде тебя разбираться в их проблемах. Я не учитель и не надсмотрщик. Я не консультант, не советчик. Возможно, в рассказах я ставлю вопросы о жизни, но я не притязаю на знание ответов. Если хочешь расспросить меня о писательстве, я могу кое-что рассказать. Но я – не советчик. Я пишу художественные произведения»
Дж. Д. Сэлинджер в 1979 году.
«Не могу дать тебе волшебную монету в четверть доллара, которую ты положишь под подушку для того, чтобы, проснувшись утром, ты стал успешным писателем. Попытки научить кого-то писать – это походит на то, что слепой ведет слепого. Если чувствуешь одиночество, то писательство оказывает некоторое терапевтическое действие, выводит из одиночества. Я бы предложил много читать, читать произведения других людей. Не излагай факты. Соедини их с собственным опытом, собственными переживаниями. Тщательно продумывай структуру твоих рассказов. Не делай поспешных решений и слишком долго цепляйся за то, что пишут критики, и за все это безумие с психоанализом.
Мы расстались по-дружески. Я вернулся домой, в Канаду. Я не хотел делать из моей поездки историю. Я считал эту встречу глубоко личным опытом из всего, что со мной случалось.
* * *
Майкл Кларксон: Я начал думать: Сэлинджер никогда открыто не говорил того, что высказал мне, никогда не говорил этого поклонникам его творчества, всем этим людям, которые, как и я, приезжали, чтобы увидеть его. Действительно, он никогда не дал им и двух центов. Поэтому на следующий, 1979 год, я решил написать рассказ и вернулся в Вермонт, чтобы снова увидеть Сэлинджера. Я хотел спросить его, не выберется ли он выпить со мной как-нибудь вечерком, чтобы посидеть о поговорить о возможностях рассказа.
На этот раз я подъехал к его дому. Оставив машину на проселке в том месте, где я увидал его в прошлый раз, я преодолел крутой подъем по дороге и то, что показалось мне настоящей крепостью. Там был гараж, пройти через который я не мог, а по территории бегали собаки. А еще там был бетонный тоннель, который, по-видимому, вел в дом, и я поднялся на крыльцо. Двери были стеклянными. Я заглянул внутрь, надеясь увидеть Сэлинджера, и подумал: «Это похоже на дом, который построил бы Холден Колфилд. Это был деревенский дом, красивый, построенный в тирольском стиле, но когда я заглянул в стекло, мне открылся совершенно другой мир. Казалось, что я вернулся в прошлое. В каком-то смысле это угнетало: все эти старые фотографии и полы из твердой древесины, которые казались намного старше самого дома, старые номера журнала National Geographics и старые бобины кинопленки. Казалось, он пытался воссоздать атмосферу старины.
На стене был большой экран. Очевидно, Сэлинджер смотрел старые кинофильмы. А вот и сам Сэлинджер, сидевший в кресле. Кажется, он смотрел переносной телевизор и делал для себя заметки. Я был смущен тем, что заглядываю в его мир таким образом, но когда я увидел фотографии семьи, развешанные по всему дому, это почти заставило меня отнестись к нему лучше.
Я постучал в стекло. Сэлинджер обернулся и увидел меня. Мое появление, кажется, раздражило его. Вроде как «Кого это черт принес?» Он подошел к двери с немецкой овчаркой, затем отключил блокировку, чтобы открыть окно. Открыл дверь. Он выглядел немного удивленным. Во-первых, я изменился и выглядел несколько иначе, чем во время нашей первой встречи год назад, однако он узнал меня.
– Я тебя помню, – сказал он. – Выглядишь значительно лучше, чем в прошлый раз.
– Да, – ответил я. – И чувствую себя лучше». Я поблагодарил его за то, что он помог мне прийти в лучшее, чем прежде, расположение ума.
– Все еще работаешь репортером? – спросил он.
– Да.
– Знаешь, – сказал он, – думаю, в прошлый раз ты пытался отчасти немного запугать меня. Я думал, что ты пытался использовать меня для улучшения карьеры. Действительно, единственный совет, который я могу дать тебе относительно творчества, таков: будь самим собой. Не принимай поспешных решений. Тщательно планируй работу. Не слушай критиков и прочих безумцев. И в конце концов окажешься на своем месте.
Обнадеженный его словами, я сказал: «Джерри, не стал бы тебя беспокоить, грузить тебя подобным образом, если бы ты ответил на мои письма»
«Ох, – сказал он, – наверное, они попали в другую кучу. Не знаю. Не помню, чтобы видел письмо от тебя. Извини, что так вышло». Он повторил то, что говорил годом ранее: он – всего лишь беллетрист; он живет здесь не для того, чтобы помогать людям вроде меня; он – просто отец, у которого есть сын.
