К поразительным пророчествам даймона нашего героя можно отнести один случай, происшедший со Сципионом в Испании некоторое время спустя после взятия Нового Карфагена. О нем повествуют и Плутарх, и Валерий Максим, и Геллий (Plut. Reg. et imper. apophegm., Scip. mai., 3; Val. Max., III, В, 1; Gell., VII, 1). Привожу слова этого последнего: «Рассказы толпы о Сципионе (его чудесных связях с богами. — Т. Б.), по-видимому, подтверждались и укреплялись его словами и поступками и многим удивительным, что его окружало. Вот, например, один рассказ. В Испании он осаждал город, сильный и укрепленный и местоположением, и стенами, и защитниками, богатый съестными припасами; захватить его не было никакой надежды. Однажды он творил суд, сидя в лагере, а с этого места хорошо виден был город. Кто-то из воинов, стоявших подле него, спросил по обычаю, какой день и место он назначает в следующий раз для явки в суд. И Сципион, протянув руку, указал на самый акрополь осажденного города и сказал:
— Послезавтра вы явитесь на суд вон туда.
И так и случилось. На третий день после того, как он назначил день суда, город был взят. В тот же день он творил суд в акрополе города».
Когда же дух стал впервые посещать Публия?
Полибий говорит, что слухи о его видениях начались после избрания его эдилом. А это событие случилось, по мнению историка, в 217 году до н. э., то есть когда Сципиону было около восемнадцати лет. Ливий же пишет, что это было несколько раньше, как только он надел тогу взрослого, значит шестнадцати лет (Liv., XXVI, 19). Именно с этого времени начались те таинственные посещения Капитолия, о которых мы неоднократно упоминали на страницах этой книги (Gell., VII, 1; Val. Max., I, 2, 2; Vir. illustr., 49; Liv., XXVI, 19; Dio., 56, 39; App. Hiber., 89).{26} Что он делал в храме, кого видел и слышал, покрывало какой тайны приподнимал, об этом не знал никто. Однако известно, что боги изъявляли ему свою волю двумя способами: вещими голосами или сновидениями. Поэтому можно предположить, что либо Публий слышал в храме голос своего даймона, либо засыпал. Это согласуется с общим мнением античности о боговдохновенных людях. Цицерон пишет, что все древние считали, что души могут общаться с богом или во сне, или в состоянии экстаза (Cic. Div., I, 4). Напомню, что Стаций в приведенной выше цитате говорит, что сны Сципиона были навеяны Юпитером, то есть связаны с его храмом.
Итак, Сципион был человеком, близко соприкасавшимся с мирами иными, человеком, которого посещали видения. Естественно спросить себя, какова же была природа этих видений. XIX век не слишком затруднял себя этим вопросом. Подобно Полибию, тогдашние ученые считали всех, о ком рассказывали такие вещи, либо ловкими мошенниками, либо сумасшедшими. Публия, разумеется, относили к разряду первых. Вот, например, как пишет о нем Моммзен: «Сципион был не настолько простодушен, чтобы разделять слепую веру толпы в свое ниспосланное свыше вдохновение, и не настолько прямодушен, чтобы это опровергать».[52]
XX век уже не может разделять этой счастливой уверенности. Религиозность уже не кажется нам непременно либо лицемерием, либо тупостью. Поэтому современные ученые относятся с доверием к рассказам о видениях Сципиона и видят в них признак натуры экзальтированно-мистической. Особенно определенно высказал эту точку зрения Халльвард, назвавший Публия искренним, вдохновенным фанатиком, проводившим ночи в бдениях, в долгих страстных молитвах. Мюнцер считает и мать Сципиона женщиной до крайности экзальтированной, подверженной болезненным видениям. Змей, появившийся в ее постели, был плодом ее разгоряченного воображения. Свои видения она рассказывала сыну, что глубоко повлияло на его впечатлительную, склонную к мистицизму душу. Мистиком называет Публия в своей первой работе и Скаллард. В последней книге он более осторожно говорит, что Сципион был глубоко религиозным человеком, но не обязательно мистиком.
Само слово «мистик» несколько неопределенно. Под ним, собственно, можно понимать все, что угодно. Но образ, нарисованный Халльвардом, как-то мало согласуется со всем, что мы знаем о Сципионе. С другой стороны, был же даймон у Сократа, по никто, вероятно, не станет представлять этого мудрого и лукавого собеседника Федра и Алкивиада истовым фанатиком, проводившим ночи в бдениях и молитвах. Точно так же нет у нас никаких данных, чтобы превратить почтенную и набожную матрону, какой рисует Помпонию Полибий, в исступленную духовидицу. Ни один источник не содержит ни малейшего намека на это. Мюнцер ссылается на рассказ о змее. Но, во-первых, неизвестно, знала ли эту легенду сама Помпония. Кроме того, эта история, если даже принять ее на веру, ничего не говорит о видениях самой Помпонии. Ведь она не видела змея. Он появился, когда она спала, и его заметили домашние, вошедшие к ней в спальню. Когда они закричали и женщина проснулась, змей исчез. Так что одержимыми нужно счесть уж скорее домочадцев и слуг Сципиона, а вовсе не его мать.
Все эти домыслы основаны на представлении, что в контакты с иными мирами могут вступить только фанатичные пророки. Между тем уже приводимый пример Сократа показывает, что это не так. Мы знаем людей, которые находятся в постоянном контакте с демонами и богами. Это поэты. Об этом говорили чуть ли не все поэты, особенно ясно и подробно А. Блок. Он утверждал, что поэты черпают вдохновение из постоянного общения с «мирами иными». Рассказывая о странствиях художника по этим мирам, он пишет:
«Реальность, описанная мною, — единственная, которая для меня дает смысл жизни, миру и искусству. Либо существуют те миры, либо нет. Для тех, кто скажет „нет“, мы останемся просто „так себе декадентами“, сочинителями невиданных ощущений… За себя лично я могу сказать, что если у меня и была когда-нибудь, то окончательно пропала охота убеждать кого-то в существовании того, что находится дальше и выше меня самого; осмелюсь прибавить, кстати, что я покорнейше просил бы не тратить времени на непонимание моих стихов почтеннейшую публику, ибо стихи мои суть только подробное и последовательное описание того, о чем я говорю в этой статье».[53]
Более того. Поэт является единственным посредником теми мирами и нами:
«Иных средств, кроме искусства, мы пока не имеем. Художники, как вестники древних трагедий, приходят оттуда к нам, в размеренную жизнь, с печатью безумия и рока на лице».[54]
Поэт постоянно слышит звуки тех миров, а иногда и видит пришельцев оттуда.
«На бездонных глубинах духа, где человек перестает быть человеком, на глубинах, недоступных для государства и общества, созданных цивилизацией, — катятся звуковые волны, подобные волнам эфира, объемлющим вселенную; там идут ритмические колебания, подобные процессам, образующим горы, ветры, морские течения, растительный и животный мир».[55]
