Шотман пришел не один. Вместе с ним был невысокий крепкий финн. Поздоровавшись с ним, Ленин назвался:
– Иванов.
– Рахья, – ответил финн[46], не моргнув глазом.
Емельянов к Сережа отнесли вещи Ленина в лодку. Затем Емельянов вернулся один: Сережа повез вещи на тот берег.
Пока Емельянов с Шотманом окончательно уславливались о пути следования до Финляндской железной дороги, почти совсем стемнело.
– Ну, как говорится, в добрый час, – сказал Емельянов. Его голос прозвучал торжественно. – Двинулись, Владимир Ильич.
Он пошел вперед, за ним Рахья, а Ленин с Шотманом сзади.
Коля как раз в это время вернулся с Кондратием из Питера. Не застав дома никого, кроме малышей, – мать куда-то ушла по делу, – Коля недолго думая сгреб учебники и тетрадки, купленные в Питере, сел в лодку и отправился за озеро. С Сережей он разминулся.
Пристав к берегу, он выскочил из лодки и пустился к шалашу почти бегом, с бьющимся сердцем. На знакомом лужке было тихо и безлюдно. Кругом царило полное запустение. Железная перекладина для котелка валялась в остывшем пепле костра. В шалаше не было ни подушек, ни одеял – ничего. Вмятины в сене были холодны и остылы. Коля вначале задрожал от ужаса, решив, что Ленина выследили и арестовали. Но потом он обнаружил в известном ему месте под сеном кипы газет, да и сам стог и шалаш стояли нетронутые, целые. Тогда он понял, что Ленин просто уехал.
Все кругом было пустынно, словно прошедшие дни были сном, чудесным и коротким, словно ничего этого не было – ни Ленина, ни радостных ночей у костра, ни птичьего свиста, ни разведки, ни обещания заниматься с Колей ничего. Уехал, даже не простился, обманул. Коля посмотрел на свои книжки и тетрадки и горько всхлипнул. Потом обида прошла, но осталась печаль, слишком большая для маленького сердца Коли. Коля долго сидел у остывшего костра, наконец поднялся и медленно пошел обратно, к озеру, к прежней своей жизни, казавшейся ему теперь пустой и неинтересной.
А Ленин и его спутники в это время уже были далеко.
Выбравшись на проселочную дорогу, они затем свернули на тропинку. Им преградила путь речка. Емельянов хотел было, сделав крюк, обойти препятствие, но Ленин решительно разделся и перешел речку вброд, а за ним то же сделали и остальные. Спустя некоторое время наткнулись на обширное болото, обошли его и незаметно очутились среди торфяного пожара. Кругом тлел кустарник, дым ел глаза. Под ногами горел торф. Наконец Емельянов нашел тропинку. Побродив в темноте еще полчаса, они услышали отдаленный гудок паровоза.
– Вышли, кажется, – виновато сказал Емельянов.
– Эх вы, – язвил всех троих Ленин. – Карты-трехверстки не имеете, дорогу не изучили… Так с вами и войну проиграешь…
– Научимся, товарищ Иванов, – негромко и лукаво отозвался из тьмы дотоле молчавший Рахья.
Ленин сказал серьезно:
– Скорее учитесь, время дорого.
Затем Емельянов и Рахья отправились в разведку на станцию, а Ленин с Шотманом уселись под дерево. Ночь была темная, безлунная, время тянулось медленно. Ленин нащупал в боковом кармане синюю тетрадь.
«Ага, – улыбнулся он. – Синяя тетрадка. Хорошо бы поскорей закончить брошюру. Удастся ли? Посмотрим, что ждет меня на этой станции и на других остановках на пути к цели… И сколько их еще будет, этих остановок…»
Когда Емельянов и Рахья вернулись и сообщили, что поблизости находится станция Дибуны, а не Левашово, как предполагалось, Шотман похолодел: Дибуны были расположены всего в семи верстах от финской границы, здесь легко напороться на пограничные разъезды. Однако выбора не было. Пошли к станции. Издали замерцали станционные огни. Ленин, напрягая зрение, некоторое время пристально вглядывался в их туманное мерцание. Потом он неожиданно ускорил шаг, догнал Емельянова и тронул его за плечо.
– Ну, так, Николай Александрович, – сказал он. – Мало ли что приключится за суматоха. Значит, вот что. Передайте нижайший поклон Надежде Кондратьевне, сыновьям привет, а Коле – особый.
– Передам. Спасибо.
– Я очень благодарен вам и вашей жене за все. Причинил я вам немало хлопот. Не поминайте лихом.
– Что вы, что вы, Владимир Ильич… Мы всей душой…
– Ну и прекрасно… Да, денег у меня с собой очень мало. Моя жена, Надежда Константиновна, знает… Она вам возместит расходы при первой возможности.
– Да полно, Владимир Ильич. Обижусь, ей-богу, обижусь.
– Ладно уж! «Обижусь»! Вы не такие богачи, чтобы содержать беглых революционеров… Да, чтоб не забыть. Алексея, того самого, помните, «связного»… Не обижайте его. За ошибку не надо взыскивать. Он сам поймет. События, революционный опыт помогут ему понять… Так вот, – не обижайте его.
– Хорошо, Владимир Ильич.
– А то я наших товарищей знаю. Будут его шпынять без надобности… Не забудьте, пожалуйста.
– Хорошо, Владимир Ильич, не забуду.
– Ну, вот и все… И спасибо.
Емельянова глубоко и радостно потряс этот разговор, он сам не знал почему. Лишь позднее он понял, что дело тут было не только в человеческой чуткости Ленина и даже не в том, при каких обстоятельствах эта чуткость проявилась; дело было в беспредельной уверенности Ленина, что события будут обязательно развиваться так, что Алексей поймет, не сможет не понять свою ошибку. Может быть, только в этот момент Емельянов по-настоящему понял, что рабочая революция действительно дело ближайшего будущего, и со всей полнотой осознал, какого человека скрывал он у себя в Разливе.
Станционные огни между тем приближались. Ленин приостановился, дождался Шотмана, и они пошли дальше в прежнем порядке: Емельянов и Рахья впереди, Шотман с Лениным сзади.
1961КАК Я ПИСАЛ «СИНЮЮ ТЕТРАДЬ»
(Ответ читателям)
После того, как была опубликована моя повесть «Синяя тетрадь», я получил много писем от читателей различного возраста и разных профессий. Эти письма, помимо лестной оценки моего труда, содержат и разнообразные вопросы насчет того, как я писал это свое произведение, каким образом сумел воссоздать образ Ленина, какими материалами пользовался и т. д.
На первые письма я старался отвечать, но затем писем стало приходить все больше, и так как вопросы, задаваемые читателями, в общем сводились к одному и тому же, я решил ответить своим читателям в печати, не каждому отдельно, а всем вместе. Признаюсь, что делаю я это не только потому, что хочу угодить моим читателям, ответить на все их недоумения и не потому, что рассчитываю своим отчетом о работе над образом Ленина помочь другим, менее опытным писателям, – хотя я был бы, разумеется, рад, если бы статья моя оказалась кому-нибудь полезной – но и, главным образом, для себя самого. Мне самому хочется подытожить свою работу, оглянуться назад, подумать над проблемами, которые поставила предо мной моя тема, осмыслить те трудности, которые встретились мне на моем пути и, может быть, еще раз пережить то несравненное наслаждение, какое испытывает писатель при соприкосновении с описываемым им героем, открывая в нем все новые и новые черточки, восторгаясь от любви к нему и содрогаясь от страха за него.
