Снова железные кандалы, снова изо дня в день тяжелый, беспросветный, принудительный труд…
Тяжелые, изнурительные работы во Владимирской каторжной тюрьме, наконец, истощили физические силы Фрунзе. Он заболел туберкулезом. После долгих усилий родным удалось добиться перевода Фрунзе на юг, в Николаевскую тюрьму, но эта «южная» тюрьма по своему режиму оказалась еще более страшной каторгой. Она стояла невдалеке от города Николаева, на излучине, при впадении реки Ингульца в реку Южный Буг. Чудом считалось, если кто-нибудь живым выходил из ее стен. Потому-то заключенные и называли ее «Николаевская могила». Начальник этой тюрьмы Колченко и надзиратель Корббко так и хвалились: «Мы живыми от себя не выпускаем».
О пребывании Фрунзе в Николаевской каторжной тюрьме один из сидевших с ним вместе заключенных рассказывал:
«Фрунзе быстро стал пользоваться уважением и любовью товарищей.
…Фрунзе отдавал все, что получал из дому, и не интересовался, как и на что расходовались его деньги. Своих желаний выписать то или другое не выражал, а ел все, что имелось на сей день, без возражений. Словом, вел себя как рядовой товарищ.
Удивительная способность сразу понимать человека, его интересы и его стремления, простой язык, всегда дельный совет — все это создало ему огромную популярность: даже администрации каким-то неведомым способом сумел он внушить к себе уважение. Надзиратель Коробко, хотя и язвил и обещал всякие пакости, но шашкой в бок уже не тыкал.
Удивительная была голова у Фрунзе, и память прямо поразительная. Бывало, к нему, как к энциклопедии, обращались и всегда получали разъяснения.
Поражала нас также немало его способность читать книги серьезного характера. Особенно всякого рода философские сочинения. Читаешь этакую толстенную книгу неделю-другую: слов много, а смысла, сути книги никак не поймешь. Фрунзе книгу эту полистает день, много два, и готово: разжует тебе и в рот положит, да заодно и объяснит, что в ней есть дельного…
Играл Фрунзе в шахматы чертовски хорошо. Даст тебе королеву вперед, и все же не успеешь оглянуться, как уже мат!.. Обставлял он нас и по одному и сразу кучей. Мы пробовали выставлять против него по 3–4 лучших игрока разом, но результат все тот же…»
Как-то весной, когда заключенных особенно тянуло на свободу и они готовы были на все, чтобы совершить побег, Фрунзе придумал для этого довольно сложный путь. Он попросил тюремного библиотекаря, который был одновременно пономарем и регентом тюремной церкви, принять его, Фрунзе, и еще нескольких товарищей в тюремный церковный хор, составляемый из арестантов. Певчим предоставлялась некоторая свобода; поэтому не исключена была возможность побега. Однако и этот замысел разгадали тюремщики: Фрунзе был исключен из хора, и план рухнул. Однажды за пение революционной песни Фрунзе и его товарищи были брошены в карцер, представлявший тюрьму в тюрьме.
Никаких разговоров и апелляций быть не могло… Снова процедура обыска, чтобы как-нибудь не пропустить спичек и табаку. Ремни и подкандальники сняты. Затем открывается дверка, и люди вталкиваются буквально в могилу — каменный мешок. Темнота, молчание… Все ошеломлены… Слышны лишь удаляющиеся шаги. Но вот и это стихло…
А время тянется, тянется без конца. Лечь в карцере нельзя, можно только присесть на корточки да так и спать. Но узники предпочитали даже и к этому не прибегать, так как дерзкие и голодные, крысы этого страшного подземелья не только вырывали из рук жалкие крохи пайкового арестантского хлеба, но пытались кусать беспомощных людей.
Однако во время отбывания каторги во Владимирской и Николаевской каторжных тюрьмах Фрунзе все время чувствовал поддержку партии. Разными нелегальными способами в тюрьму к Фрунзе проникали сведения о ходе революционного движения, о крупнейших политических событиях, о деятельности партии. С большими трудностями, но все же передавали с воли газеты, журналы, книги, среди них нелегальные, а в книги нередко вкладывали записки. Под видом родственников в тюрьму приходили посланцы партии. Свидания обычно происходили в присутствии охранника, через две решетки, и были очень короткими, но они придавали Фрунзе бодрость.
Семь с половиной лет, звеня кандалами, пробыл Фрунзе на изнурительных работах в тюрьмах.
7 марта 1914 года, ожидая отправки на поселение в Сибирь, Фрунзе в письме писал:
«Знаете, я до сих пор как-то не верю, что скоро буду на свободе [14]. Ведь больше 7 лет провел в неволе и как-то совсем разучился представлять себя на воле. Это мне кажется чем-то невозможным… Правда, временами хвораю и даже сильно, но теперь в общем и целом чувствую себя совершенно здоровым. Одно меня удручает — это глаза. Болят уже более 4-х лет. Неужели же не вылечу их на воле? Сейчас все время ощущаю в себе прилив энергии. Тороплюсь использовать это время в самых разнообразных отношениях…
Я ведь кем, чем только не был на каторге. Начал свою рабочую карьеру в качестве столяра, был затем садовником, огородником, а в настоящее время занимаюсь починкой водопроводов, сигнализации и, кроме того, делаю ведра, кастрюли, чиню самовары и пр. Как видите, обладаю целым ворохом ремесленных знаний. Не могу сказать, что знаю их в совершенстве, но все же кое-что знаю…»
В этом же письме Фрунзе писал: «Итак, скоро буду в Сибири. Там, по всей вероятности, ждать долго не буду… Не можете ли позондировать… не могу ли я рассчитывать на поддержку с их стороны [15] на случай отъезда из Сибири. Нужен будет паспорт и некоторая сумма денег…
…Знаете, у меня есть старуха мать, которая ждет не дождется меня, есть и брат и 3 сестры, которые мое предстоящее освобождение тоже связывают с целым рядом проектов, а я… А я, кажется, всех их обману…»
К сентябрю 1914 года Михаила Фрунзе загнали на вечное поселение в село Манзурка Верхоленского уезда Иркутской губернии. На пути туда в виде протеста против произвола тюремных властей он организует голодовку политзаключенных, не страшась навлечь на себя новые репрессии.
Дело заключалось в том, что в связи с начавшейся первой мировой войной царское правительство побаивалось выпустить из тюремных стен хотя бы даже на поднадзорное положение ссыльнопоселенцев несколько сот политзаключенных, скопившихся в иркутском Александровском централе. Они считались отбывшими свой срок тюрьмы и каторги, но власти не решались предоставить им, в том числе и Михаилу Фрунзе, хотя бы даже и отдаленное подобие свободы.
С мая по август томились Фрунзе и его товарищи в Иркутской тюрьме, затмевавшей по части всяческих ужасов даже и «Николаевскую могилу», откуда ему только что удалось кое-как выбраться.
