Составили ходатайство по начальству:
Так, мол, и так… Не изнывать же людям от безделья… Надо, дескать, чем-то «полезно-производительным» заниматься. А тут и ремесло, и государству доход.
Столярную мастерскую открыть было разрешено…
Десять-двенадцать человек из числа поселенцев записались в мастерскую, в том числе, конечно, и Фрунзе — вдохновитель этого дела. Внешне для полицейского ока все выглядело благопристойно: закипела в мастерской работа, запенилась стружка под рубанками и фуганками. Пахло столярным клеем, подогреваемым на печурке, свежим смолистым деревом. Никаких особых подозрений не могло возникнуть у заходивших для контроля полицейских.
Но на деле эта мастерская была своего рода продолжением ивановского лесного «университета» и владимирской «тюремной академии», где Фрунзе также занимался с заключенными. Каждый обучал своих товарищей тому, в чем он был наиболее силен. Фрунзе вел в этой тайной, замаскированной «академии» три предмета: английский язык, экономическую статистику и военное дело.
Гладко выструганные доски были заменой черным доскам университетских аудиторий; углем наносили формулы, уравнения, аналитические кривые, схемы военных оперативных задач, а как только появлялся поблизости представитель надзора — пристав или урядник, тотчас под быстрыми взмахами рубанка формулы и чертежи летели в виде стружек на пол.
Но, видимо, не все были достаточно сдержанны, молчаливы, надежны среди участников занятий. Мало-помалу дополз до начальства слух, что якобы в Манзурке ссыльные готовят какой-то заговор. Полиция устроила внезапный налет на мастерскую, и в руки к жандармам попала одна из досок с военными схемами.
Вдобавок в момент обыска Фрунзе разорвал на мелкие клочки какую-то бумагу. Понять по обрывкам ее, что на ней было написано, полицейские по малограмотности своей не сумели, но в протоколах сей факт записали… А бумага была действительно довольно важная: это был внутренний устав для созданной Михаилом Фрунзе партийной организации ссыльных.
Полицейским не было дела до того, что Михаил Фрунзе с товарищами разбирал в этот день Бородинское сражение и сопоставлял его данные с событиями первой империалистической войны. «Ссыльные изучали военное дело» — стало быть, слух о военном заговоре подтверждался.
Полетел соответствующий рапорт к иркутскому генерал-губернатору. Фрунзе был арестован. Снова предстояло возвратиться под страшные могильные своды тюрьмы.
«Бежать!.. Бежать!..» — твердо сложилось у Фрунзе решение.
* * *
Вскоре по Верхоленскому тракту на Иркутск катила под конвоем солдат с саблями наголо большая казенная телега, запряженная тройкой мохнатых лошадей-сибирок. Песок и ухабы сильно замедляли ее движение. Дорога, освещенная скуповатым байкальским солнцем, переползала с холма на холм, откуда на десятки верст кругом видны были голубые просторы сибирской тайги и лесостепи, перелески, гривки кустарника, луга…
На телеге среди других арестованных находился и Михаил Фрунзе. Его везли в Иркутск на новую расправу. Иркутской жандармерией уже начато было «дело» о том, что ссыльный поселенец манзурского этапа большевик Михаил Фрунзе замыслил неслыханную дерзость. Он собирался будто бы поднять среди ссыльных мятеж, вооружив их отнятым у солдат и полиции оружием.
Утомленные движением по песчаной дороге лошади остановились у станка Оёк, возле этапного двора, окруженного островерхим частоколом и хвойным густым лесом. «Станками» в Сибири с давних пор назывались этапные ямские станции. Внутри двора стояла большая изба, бревенчатая, с шатровой крышей. В ней отдыхали конвойные и арестанты.
Наружный часовой распахнул ворота, и телега въехала во двор. Снова наглухо закрылись ворота. Поспрыгивали с телеги, разминая ноги, конвойные, а за ними и арестованные. До Иркутска оставалось верст сорок. Больше ночевок не предвиделось.
Фрунзе напряженно обдумывал положение. Попасть в Иркутск означало снова надеть кандалы, снова оказаться каторжником долгого срока, а может быть, даже и быть расстрелянным; суд военного времени беспощаден.
Быстро созрел план. Товарищи не побоялись помочь хорошо известному в партии Арсению. Устроили шуточное «качанье» на руках, подтянулись поближе к окружавшему двор частоколу и, улучив момент, в сгущавшихся сумерках незаметно для конвоиров перебросили Фрунзе через забор. А за ним — и еще одного, по кличке «Владимир»… Конвойные хватились беглецов не скоро. Подняли тревогу, но было уже поздно.
Фрунзе не сразу расстался со своим компаньоном по бегству. Тот оказался слабее, пришлось ему помогать во время нелегкого движения по густому таежному лесу. Ветки елей и молодых сосен хлестали его по лицу, сучья рвали на нем куртку и рубаху, но он шел не останавливаясь.
Конвойные сбились с ног, обыскивая лес. Но беглеца не нашли. В Иркутске вместо Фрунзе сдали начальству только документы на его имя.
Примерно через неделю после происшествия на этапном станке Оёк в главном городе Забайкальского генерал-губернаторства Чите появился человек с паспортом на имя Владимира Григорьевича Василенко. Это был Фрунзе, которому удалось уйти от преследования и добраться до Читы, где он знал только адрес явочной квартиры местной партийной организации, и ничего более…
Песчаные улицы Читы с деревянными тротуарами, почти сплошь застроенные деревянными домами из массивных лиственничных бревен. Ни одной вроде знакомой души, да и ждать ее откуда, такую знакомую душу? Чужой, совсем чужой город.
И вдруг начинаются удивительные вещи: оказывается, во-первых, живет в Чите хорошо знакомая по Шуе большевичка, фельдшерица Вера Любимова, высланная сюда на поселение. А кроме того, здесь же, в Чите, в статистическом бюро местного областного переселенческого управления состоит заместителем начальника бывший питерский студент Василий Соколов, член РСДРП (б) с 1898 года! По партийной изустной молве плюс по газетным отчетам он должен бы знать о нашумевшем деле Арсения.
Наконец есть в Чите и еще целый ряд ссыльных марксистов, как, например, прекрасная семья Колтановских.
— Так вы, Значит, питерский политехник? — внимательно ощупывает его взглядом начальник статистического бюро Монтвид. — И когда же вы окончили наш славный институт имени великого Петра?
— Да я, собственно, его еще не закончил… Неблагоприятное стечение обстоятельств…
Монтвид переглядывается с Соколовым.
— Что ж, ничего, работайте… Люди вашего уровня и кругозора нам нужны…
И вот Владимир Василенко становится работником Забайкальского переселенческого управления с целым рядом прав и преимуществ и с не очень сложным, хотя и трудоемким, кругом обязанностей.
