хлеб. Начали с ним бороться. Я кричу, что это мой хлеб, он кричит, что это его хлеб. И я пришла домой вся в слезах… А еще помню: папа эти наши 500 граммов делил на три равные части. И хоть бы на один грамм он сделал себе или маме побольше — никогда! Все поровну.
На нашем этаже жила многодетная семья. Их было 7 человек. И они утром хлеб получат и весь съедят. Сразу. И целые сутки потом голодные. А наш папа этого не делал — разделит на три части. Чтобы и на утро хватило, и на день, и на вечер…
Мама всегда просила нигде не оставаться, не задерживаться и убираться с улицы, если бомбежка. И мы однажды пошли в школу, а там воронка: бомба попала прямо в школу. Значит уроков не будет. Бежим обратно — бомбежка продолжается. Заскочили в случайный подъезд большого дома и остались живы — соседние подъезды были разрушены. А мы сидим с портфелями, ревем — очень страшно.
Еще мы ходили на Неву за водой. Я ходила с бидоном, он литра два или три… Спустишься к реке, наберешь, сколько по силам. Пока поднимаешься — поскользнешься. Все прольешь. И опять надо спускаться…
Напротив нашего дома была прачечная. И ее буквально завалили — туда покойников складывали. И когда весной 42-го открыли эту прачечную — запах стоял страшенный. И у всех женщин мягкие места были отрезаны. И груди…
Все время было холодно. Такая была морозная зима — не передать. И тогда мама настойчиво давала мне крючок и говорила: «Вяжи петельки». Я капризничала: «Не буду. У меня пальцы не могут…» — «Вяжи петельки!..» Зачем? Чтобы я отвлеклась, чтобы не просила поминутно: «Я есть хочу… Я есть хочу…» Ее, видимо, это мое плакание за душу брало. И она, чтобы я отвлеклась, заставляла меня вязать. И я ревела, но вязала. Имама тоже вязала — покрывала, подзоры, накомодники. Я до сих пор пользуюсь этими подзорами, связанными в блокаду…
Скоро у меня началась цинга. Поэтому мама ходила на рынок, покупала луковицу, чтобы натирать мне десны… А у тети Шуры остался от мужа бостоновый костюм. И она отдала этот костюм — ей тоже дали одну луковицу. Она просит: «Ну, дайте еще луку, ребенок помирает…» А ей отказывают. Были и такие, кто наживался на человеческом горе…
Помню, я так ослабла, что ходила с папиной палочкой. Ходила и всем говорила: «Тетеньки, дяденьки, не толкайте меня, а то я упаду…» А если кто-то упал — не поднимут. Никто не поднимет. Потому что тогда сам упадешь и не встанешь. Нет сил. Но если какая щепочка лежит — ее непременно поднимут, потому что надо было чем-то топить квартиру.
С этой палочкой я ходила и к маме на дежурство. Это примерно две остановки. Чтобы дойти до маминого учреждения, надо было парком пройти. И за мной однажды бежал какой-то мужчина. Не знаю, что уж… Позже, уже после зимы выяснилось, что здесь часто дети пропадали… А тогда меня прохожий спас. Привел к маме на работу и отчитал ее строго: зачем вы заставляете ребенка ходить по темному парку? И мама плакала и обнимала меня. И когда началась эвакуация детей, одну не отпустила. Сказала просто: «Никуда одну не отдам. Только вместе…»
Как собирались в эвакуацию, я плохо помню. Мне все было безразлично, я чуть живая была. У меня все болело…
Нас эвакуировали в 42-м году, в июле, 11 числа. Ехали: папа, мама и я. Сначала на теплоходе или на катере — не знаю, как правильно назвать это судно. Мама собрала вещи и не могла расстаться со швейной машинкой — главным своим богатством. Но катер уже отходил, и все наши узлы бросили в трюм. Когда подходили к пристани, два следующих за нами катера затонули. Такой стоял крик. Было очень страшно… А наш пришвартовался. Положили доску для схода. А папа не мог пройти на протезе, полз по этой доске, как мог. А сзади напирают, и кто-то вводу сорвется, кто-то вещи уронит. Суета, неразбериха страшная. И, вроде, лето, июль, но такой дождь зарядил, такой холод, что невозможно нигде скрыться.
Тут и я начала умирать. От голода, от потрясений. И мама с одной женщиной принесла из воинской части плитку шоколада и по кусочку стала мне давать… А кругом по-прежнему ветер, дождь, холод…
Потом нас привезли на какую-то станцию, посадили в товарный вагон. И от Ленинграда до Бежецка — это примерно 500 км — мы ехали месяц. Где-то нас не пускали, задвигая на запасные пути, где-то бомбили… Лишь потом, много позже, мы перебрались в Киров, где жил и работал папин брат…
Сейчас, вспоминая блокаду, я точно знаю: мы остались живы исключительно благодаря папе. Благодаря его жесткой дисциплине. Он не только экономно распределял скудный семейный хлебный паек, так что даже утром можно было получить дольку. Он в обязательном порядке заставлял мыть руки, борясь с инфекцией. Он даже раздобыл маленькую печку — поставил ее прямо в комнате, а трубу выставил в форточку…
Я никогда не называла его «отец» — он для меня всегда папа. В 33 года он стал инвалидом, нога была отнята выше колена. И перед непогодой эта культя у него всегда тряслась — вплоть до его смерти. Но он не любил костыли — ходил с протезом, с палочкой. Брат у него работал директором протезного завода, поэтому первый новый протез всегда был у папы. Но папе даже новый протез казался тяжелым, он все хотел полегче. Ведь держался протез на ремне, перекинутом через плечо. И в эвакуацию так поехал — протез и палочка в руках. Даже когда умер, я эту палочку положила ему в гроб.
Блокадный Ленинград. Хроника
Январь 1943 г.
Войска Ленинградского и Волховского фронтов соединились севернее Синявино, взяли Шлиссельбург и освободили от противника южное побережье Ладожского озера. Частично блокада Ленинграда была прорвана. (До полного снятия блокады оставался еще год).
Февраль 1943 г.
В Ленинграде немного повышены нормы выдачи хлеба по карточкам. Рабочие и инженерно-технические работники стали получать 600 граммов (вместо 500, установленных 11 февраля 1942 г.), служащие — 500 (вместо 400), иждивенцы и дети — 400 (вместо 300).
Июль 1943 г.
17 июля Ленинград пережил самый сильный за время войны артиллерийский обстрел. В районах города разорвалось свыше 2 тысяч снарядов.
Январь 1944 г.
Началась Ленинградско-Новгородская наступательная операция. Ее задача — полностью снять блокаду Ленинграда.
22 января в городе разорвался последний немецкий снаряд.
За 900 дней блокады Ленинград подвергался обстрелам 611 дней.
27 января 1944 г.
День снятия
