Чтобы лишить нас возможности предупредить Их Величества, он поспешил переговорить на эту тему с королевой, однако государыня сочла его просьбу нескромной и отказала ему, так отчитав его в нашем присутствии, что он не смог даже скрыть, до какой степени уязвлен. Однако, не совладав со своим лицом, не удержавшись от упреков, он был обижен не столько самим отказом, сколько обстоятельствами, в которых это случилось, то есть при свидетелях. Ему было досадно, что кто-то увидел, что его влияние на королеву лишь видимость и что он действует наглостью, не имея ее настоящего доверия. Доказательством тому служит последовавшая затем сцена: королева в гневе удалилась в свои покои, и он последовал за ней, но тотчас появился вновь и стал уверять нас, что добился желаемого, хотя было ясно, что он не успел произнести ни слова. Мы ему не поверили и оказались правы, в чем убедились позже, когда королева сама высказала нам свое возмущение его наглостью и заверила, что ни за что на свете не согласится на его просьбу. Вместо того, чтобы заручиться нашей поддержкой, он все более укреплялся в мысли удалить нас от государыни.
Единственным нашим прегрешением была репутация людей, ревностно служащих королю. Некоторые льстецы представили это таким образом, что будто бы, когда разговор касался Франции, о маршале речь и не заходила, а вся слава принадлежала нам, и этим играли на его слабостях; он бывал обескуражен и заявлял, что не станет больше вмешиваться в дела, когда же дела шли хорошо, желал вести их сам»124.
В итоге Арман Жан дю Плесси и Клод Барбен решили отойти от дел. Они вместе отправились к Марии Медичи и объявили ей о своем желании.
Мария была удивлена и спросила, что их не устраивает. Барбен ответил, что они оба вызывают явное недовольство Кончино Кончини и его супруги Леоноры Галигаи. На это королева ответила, что удовлетворена их службой, а это – главное.
Далее Арман-Жан дю Плесси пишет:
«Это не помешало ему [Кончини] и дальше строить нам козни, придумывая для королевы множество оправданий, вплоть до того, что мы – я и Барбен – предаем ее, хотим отравить. Вся эта черная злоба, которой было заполнено его сердце, делала его беспокойным, и оттого он то и дело переезжал с места на место: из Кана – в Париж и обратно. […]
Тем не менее на людях он был с нами столь любезен и так скрывал свои чувства, что никому бы и в голову не пришло, как он нас ненавидел. Однако его показная доброта не смогла обмануть меня, я был предупрежден, что ему почти удалось обратить мысли королевы против нас, и принял бесповоротное решение уйти в отставку. Барбен явился ко мне, умоляя выпросить отставку и для него тоже, опасаясь, как он говорил, что у него не хватит духу настоять на своем в присутствии королевы. […]
Я явился в Лувр, говорил с королевой, изложил ей нашу настойчивую просьбу уйти в отставку. Королева признала, что ее настраивали против нас, и пообешала в течение недели разобраться с нашим делом, а до тех пор просила потерпеть. Ее обещание остановило меня»125.
Глава XIII
Рост недовольства действиями Кончино Кончини
Его грубая политика, ставившая целью восстановление монархической власти, ослабленной регентством, его алчность, игнорирование обычаев страны и невиданное высокомерие сделали его ненавистным для французов126.
Бенедетта Кравери
Кончино Кончини не делал ничего, чтобы хоть как-то скрыть свою связь с Марией Медичи. Скорее, наоборот, «когда он выходил из спальни Ее Величества в часы, когда она должна была находиться в постели, – утверждает в своих “Мемуарах” Николя Амело де ля Уссэ, – то всегда делал вид, будто застегивает свой камзол, давая всем понять, что только что покинул ее»127.
Как это расценить? Как еще один факт, свидетельствующий о его дурном воспитании!
Всеобщее недовольство поведением итальянца росте как на дрожжах.
В своих «Мемуарах» Арман-Жан дю Плесси пишет:
«В жестоком преследовании маршалом министров, в использовании им подчас вероломных средств проглядывает хитрость, основанная на честолюбии, которое он не мог одолеть. Королева же, то ли устав от его поступков, которые она более не могла оправдывать, то ли боясь, что с ним что-нибудь случится, настойчиво советовала ему ехать в Италию… Но он никак не мог смириться, заявив кому-то из своих людей, что желает узнать, насколько высоко может подняться человек, делая карьеру. […]
Так своим нравом и поступками маршал всех настроил против себя. Де Люинь не любил его не от того, что тот когда-то помог ему стать другом короля, а от того, что завидовал его состоянию. Это была ненависть, основанная на зависти, – самая страшная из всех. Каждый из поступков маршала он представлял королю в черном свете, убеждал короля, что маршал наделен непомерной властью, противостоит воле Его Величества и участвует в борьбе с принцами только для того, чтобы прибрать к рукам их власть и уж тогда располагать короной монарха, не встречая сопротивления ни с чьей стороны; что маршал владеет мыслями королевы-матери, что он втерся в доверие к брату короля; что он обращался к астрологам и колдунам; что Совет подпал под его влияние и действует только в его интересах; что когда у Совета просят деньги на мелкие удовольствия короля, их обычно не находят»128.
Герцог де Люинь наговаривал Людовику XIII не только на Кончино Кончини, но и на Марию Медичи, вызывая в короле ревность к той власти, которой она владела и которую могла получить. По словам ненавидевшего герцога дю Плесси, «для вероломного де Люиня было мало того, что он поднялся до таких высот, – он стал бороться и с королевой, невзирая на то, что именно она заложила основы его карьеры»129.
Плетя свои интриги, де Люинь успокаивал Марию, что Людовик доверяет ей безгранично и что уговорам выступить против ее воли никогда не поддастся. Но на самом деле юный король не доверял матери. А еще больше он ненавидел Кончино Кончини.
* * *
Недовольство действиями Кончино Кончини росло, и он, понимая это, вынашивал планы раз и навсегда покончить со своими врагами. Понятно, что бури было не миновать.
И вот во время расширенного заседания правительства она наконец разразилась.
Маршал де Бриссак объявил заседание открытым, но противники Кончино Кончини продолжали шуметь. Не зная, что предпринять, Людовик растерянно смотрел то на мать, то на герцога де Люиня.
Мария сделала знак Франсуа де Бассомпьеру, начальнику швейцарских наемных войск. Тот удалился из зала и вскоре вернулся в сопровождении роты солдат, вооруженных алебардами.
Это позволило восстановить порядок, после чего королева-мать сказала:
