Фонвизин, прекрасно помнящий «приобретенные прародителями» сословные «преимущества» и в одном из писем к родственникам в Москву специально отметивший, что его тогдашний «командир» Елагин обходится с ним как положено обходиться с дворянином, о пугачевщине не написал ни строчки. Вероятно, случившееся кровопролитие не могло стать предметом описания насмешливого комедиографа и журналиста: не весело, когда бригадир Игнатий Андреевич, бригадирша Акулина Тимофеевна, советник Артамон Власьевич, советница Авдотья Потаповна, бригадиров сын Иванушка или поучаемый отцом Фалалей, люди, достойные осуждения, но не смерти, стали жертвой разъяренной толпы. До исправления ли нравов тогда, когда дело идет о выживании целого сословия? Торжественная же ода фонвизинским жанром все-таки не была: в «Опыте исторического словаря о российских писателях» Н. И. Новиков отмечал, что Фонвизин «написал много острых и весьма хороших стихотворений», но не больше того. Другое дело, что и среди признанных отечественных одописцев не было никого, кто посвятил бы этому событию сочинение столь любимого в России жанра. Например, перу Василия Майкова, приятеля Фонвизина и врага Василия Петрова, принадлежат оды на взятие Хотина А. М. Голицыным в 1769 году, на разгром турецкого флота при Чесме А. Г. Орловым в 1770 году, на взятие Бендер П. И. Паниным в том же 1770 году, на выздоровление великого князя Павла Петровича в 1771 году, на победу русского флота в Патрасском сражении в 1772 году, на бракосочетание наследника престола Павла Петровича в 1773 году, на мир с Турцией в 1774 году, но не на разгром полчищ Пугачева покорителем Бендер и тезки великого императора Петром Паниным. Вероятно, подавление крестьянского бунта не принадлежало к числу героических и достойных быть воспетыми в торжественной оде деяний отечественных полководцев.
Судя по всему, насилие, особенно вкупе с несправедливостью, миролюбивому, хоть и раздражительному Фонвизину было глубоко отвратительно. В 1763 году, в начале своего пребывания в Петербурге, он грозит написать трагедию, в которой, осердясь, не оставит в живых ни одного человека, но о нередких в его немирную эпоху «кроволитных бранях» отзывается с неизменно сокрушенным сердцем. В этом отношении Фонвизин был таким, какими мягкосердечная Екатерина желала видеть своих подданных. Примеров декларируемого в екатерининское правление человеколюбия существует великое множество, вот лишь один и не самый известный.
Начиная со второй половины XVII века в России накануне или во время войны обязательно печатались «Ектении (общие молитвы. — М. Л.) о победе на супостаты», будь то «агаряне»-турки или «еретики»-шведы. В XVIII веке Россия воевала часто, и этот текст был издан в 1703, 1722, 1736, 1742, 1757, 1768, 1787 годах. На голову «супостата» призывались всевозможные небесные кары вплоть до его полного истребления — Россия как Новый Израиль считала себя вправе надеяться, что все ее враги подвергнутся поистине библейскому уничтожению. «Память их с шумом потреби, да уведа, яко имя тебе Господь» — эта цитата из 108-го псалма встречается во всех предвоенных молитвенных текстах, вплоть до изданного во время екатерининского царствования. В «Ектении о победе», появившейся в самом начале Первой турецкой войны, в 1768 году, этот фрагмент выглядит принципиально иначе: «…величеством славы своея умягчи их жестокосердие, да сведят, яко имя тебе Господь силный в бранех и готовый покровитель неповинности». Просвещенная императрица, собеседница Вольтера и Дидро, истребления целых народов не желала, по отношению к захваченным пугачевцам желала проявить милосердие (1 января 1775 года Екатерина просила М. Н. Волконского помогать судьям «внушить умеренность как в числе, так и в казни преступников») и окружала себя людьми, столь же просвещенными и гуманными, как и она: тот же граф Панин, прочитав дело казненного при Анне Иоанновне Артемия Волынского, был потрясен настолько, что едва не скончался от удара.
Фонвизин же с нетерпением ждет окончания затянувшейся войны с турками и надеется, что, несмотря на происки некоторых европейских держав и дипломатическую бездарность определенного для ведения мирных переговоров Григория Орлова, кровопролитие не будет бесконечным. В конце мая 1772 года он сообщает Петру Панину: «Ваше сиятельство столько имеете причин радоваться тому, что все уже устроено к трактованию о мире, сколько беспокоиться о том, чтоб сие устроение не разрушилось от того, кто посылается исполнителем. Правда, что мудрено сообразить потребный для посла характер с характером того, кто послом назван; но неужели Бог столько немилосерд к своему созданию, чтоб от одной взбалмошной головы проливалась еще кровь человеческая». В августе 1772 года Фонвизин пишет тому же корреспонденту, что попытки «гордого» австрийского двора «положить преграду нашему вожделенному миру» обречены на провал, поскольку «и самому Богу нельзя попустить, чтоб злоба торжествовала, а кровь невинных лилась». В своих прогнозах осведомленный секретарь Панина старается оставаться сдержанным оптимистом и в том же письме сообщает, что «хотя в самом деле за будущее ручаться невозможно, однако турецкое изнеможение, вступление австрийцев в общее с нами согласие и самая справедливость дела нашего подает причину надеяться, что мир будет заключен по положенному основанию». Однако в Фокшанах, где в августе 1772 года проходили переговоры, мир заключен не был, и уже через год, в датированном 28 сентября 1773 года письме А. М. Обрескову в Бухарест, он вновь жалуется на непрекращающуюся войну, «не приносящую нам ни малейшей пользы, кроме пустой славы», а значит, бессмысленную и препятствующую вожделенному миру. В таком настроении Фонвизин будет пребывать до июля 1774 года, когда в деревне Кючук-Кайнарджа Россия и Турция договорятся о давно чаемом мире. В отличие от своего славного и воинственного предка ротмистра Дениса Фонвизина, бывший сержант лейб-гвардии Семеновского полка, а ныне «надворный советник при Государственной коллегии иностранных дел» Денис Иванович Фонвизин предпочитает участвовать в бумажных битвах и проливает не кровь, но чернила. Он человек смирный, семейный и сугубо штатский.
Вновь Фонвизин обращается к литературному творчеству лишь через несколько лет после завершения потрясших Россию внутренних и внешних неурядиц. В 1777 году в Петербурге выходит анонимный, но, несомненно, принадлежащий Фонвизину перевод «Слова похвального Марку Аврелию», созданного членом Французской академии, человеком в высшей степени добродетельным и талантливым, в недалеком будущем — знакомым Фонвизина, певцом великих героев Европы, Антуаном Леонаром Тома. Случайно или нет, но большинство авторов переведенных Фонвизиным сочинений принадлежали к числу пылких почитателей российского императора Петра Великого: сочинителями отдельных фрагментов и обширных трудов, посвященных этому удивительному правителю московитов, были Вольтер, Куайе и Хольберг. Отечественная публика, привыкшая к обожествлению первого российского императора, беспримерного гения и творца новой России, была готова выслушать восхищенных иностранцев, но лишь в том случае, если они не стремились к излишней объективности и не позволяли себе критиковать величайшего российского героя. В противном случае труд оставался непереведенным или подвергался существенной правке русского переводчика.
