Поэтому набросок стратегического плана, написанный Дуайтом (на раздумья и уточнение формулировок ушла вся ночь), предусматривал создание мощной военной базы в Австралии, переброску на Филиппины и Гавайи большой партии самолетов и других видов вооружения, чтобы хотя бы временно сдержать наступление японцев. Появившись в кабинете Маршалла на рассвете, Эйзенхауэр положил на стол машинописный текст плана. «Я согласен с вами, — заявил Маршалл. — Теперь вы должны осуществить всё это наилучшим образом».
Маршалл забирал Эйзенхауэра в свой штаб, в отдел военного планирования, где ему предстояло стать заместителем начальника секции Филиппин и Дальнего Востока (начальником был его старый знакомый Леонард Джироу). Прежде чем выпроводить ошарашенного Дуайта из своего кабинета, Маршалл перегнулся через огромный стол и, глядя холодными глазами на подчиненного, произнес: «Эйзенхауэр, в нашем департаменте много способных людей, которые хорошо анализируют порученные им проблемы, но всегда боятся представить мне решения для окончательного утверждения. Мне необходимы помощники, которые будут сами решать проблемы и только затем докладывать мне, что ими было сделано»{166}. Тем самым жесткий руководитель Генерального штаба давал Эйзенхауэру возможность обращаться к нему напрямую, минуя двух вышестоящих начальников.
Но, несмотря на это, он продолжал холодно обращаться с Дуайтом. Впрочем, такая манера поведения была ему свойственна в отношении не только подчиненных, но даже Верховного главнокомандующего, то есть президента страны. Рассказывали, что Рузвельт во время их первой встречи приобнял генерала, только что назначенного начальником штаба, и назвал его по имени. Вздрогнув, «Джордж» отстранился, вытянулся по стойке смирно и произнес: «Меня зовут генерал Маршалл». С этого момента вплоть до своих последних дней Рузвельт именно так обращался к начальнику Генерального штаба{167}.
Эйзенхауэра Маршалл всегда называл по фамилии. Только раз, в 1945 году, во время парада победы в Нью-Йорке, у него вырвалось «Айк»; чтобы продемонстрировать, что это была оговорка, несколько раз последовало обращение «Эйзенхауэр». Лишь после избрания его бывшего подчиненного руководителем страны высокомерное «Эйзенхауэр» сменилось почтительным «мистер президент».
В то же время Маршалл неоднократно подчеркивал, что с самого начала совместной работы ценил Эйзенхауэра за умение сосредоточивать внимание на возможностях, а не на трудностях{168}. Дуайт, в свою очередь, считал Маршалла идеальным начальником Генерального штаба, несмотря на то, что не раз, получив очередной отказ согласиться с его стратегическим решением, посылал Маршалла к черту. В то же время любая похвала Маршалла придавала ему новые силы. Как-то в 1942 году он произнес: «Я бы не променял одного Маршалла на пятьдесят Макартуров», — а затем, чтобы обратить свои слова в шутку, добавил: «Господи, а что бы я делал с полусотней Макартуров?»{169}
Получилось именно так, как предполагал Маршалл. Непосредственным начальником Эйзенхауэра был Джироу, способный штабной работник, но стремившийся не принимать окончательных решений. В самом начале своей работы в Генеральном штабе Эйзенхауэр соблюдал субординацию: намечал тот или иной план и передавал его Джироу, предполагая, что тот просто вручит его Маршаллу. Но Джироу задерживал наработки Дуайта у себя, изучал их «с увеличительным стеклом», изменял утверждения на предположения и в таком виде докладывал. Когда Дуайт попробовал возразить, Джироу по-дружески сказал: «Это решение особенно важно. Он должен принять его сам»{170}.
Осторожность Джироу привела к переводу его на другую службу и назначению на его место Эйзенхауэра. Так Дуайт менее чем через два месяца после начала штабной работы поднялся на одну ступень вверх и получил не только фактическое, но и формальное право иметь дело непосредственно с Маршаллом.
Между тем его опасения, что Филиппины невозможно удержать, несмотря на отправку подкреплений, полностью подтвердились. Во второй половине декабря крупные японские силы высадились к северу от Манилы. Макартур не пытался сопротивляться, да и не мог это сделать, потому что в Вашингтоне было решено сдать Филиппины, сосредоточив основные силы на других фронтах. Вначале Макартур перенес свой штаб на превращенный в крепость остров Коррехидор, преграждавший вход в Манильский залив, но после неудач в боях за остров в начале мая 1942 года отдал приказ об эвакуации американских войск с архипелага в Австралию.
Не распространяясь на эту тему публично, Дуайт записал в дневнике: «Я всё еще думаю, что он мог проявить себя лучше на берегах и в проливах», — и тут же добавил: «Но он всё же герой»{171}. Эйзенхауэр добивался, чтобы Макартуру запретили эвакуацию, требовал отправки ему подкреплений, но тщетно. Между тем сам Макартур именно Эйзенхауэра считал виновником своего поражения, не называя его имени открыто, но обвиняя «безликих штабных офицеров в Вашингтоне». Об этом он, уже не скрывая фамилии своего бывшего подчиненного, которого теперь считал главным врагом, говорил Ф. Ханту, который опубликовал все эти обвинения в книге «Макартур и война против Японии»{172}. Это была сенсация, ибо книга Хаита появилась, когда Эйзенхауэр возглавлял союзные экспедиционные силы, осуществлявшие высадку на французском побережье Нормандии. Книга имела цель опорочить полководца, на которого с обожанием смотрели теперь не только граждане США, но и все те, кто стремился к скорейшему уничтожению «коричневой чумы».
Положительный образ Эйзенхауэра разрушен не был. Но сам он, просмотрев книгу, написал Маршаллу, значительно исказив смысл откровений Макартура — приписав тому прежде всего обвинения в адрес начальника штаба: «Книга, по сути дела, привела меня в негодование… Вы удивились бы, узнав, что зимой 1941/42 года Вы и Ваши помощники в военном ведомстве нимало не позаботились о Филиппинах и о силах, которые там сражались»{173}. Как видим, он и сам не был лишен мстительности и соответствующим образом настраивал Маршалла. В то же время, переадресовывая Маршаллу вину за падение Филиппин, он был прав в том смысле, что высшее руководство США в лице президента Рузвельта и окружавших его политиков и военных считало главным противником Германию, а не Японию, тогда как сам Эйзенхауэр в соответствии со своими должностными обязанностями исправно докладывал о катастрофическом положении на архипелаге, но на его доклады особого внимания не обращали.
