— Пошел!
Его веселый голос вливает в меня бодрость.
Крепко ставлю ноги на лед. Молча прохожу вверх мимо Камала на всю длину веревки. Теперь моя очередь налаживать верхнюю страховку. Дело это привычное — каждое движение отработано почти до автоматизма. Слышен лишь звон ледоруба, стук молотка, скрип «кошек» да короткое «Пошел!». Однообразие сильно утомляет.
Наконец-то Камал выходит на скалы. Поднимаюсь и я.
И вдруг снова этот предательский шорох! Нервы не выдерживают. Резко поворачиваюсь на шум и сразу чувствую: под ногами пустота! Мысли молниеносно проносятся в голове, но одна настойчивей остальных: «На живот! Зарубиться!»[3] Всем телом ложусь на ледоруб, но крутизна слишком велика, и стальной клюв ледоруба все быстрей и быстрей скользит по льду, оставляя на его поверхности лишь слабую царапину.
Скорость нарастает.
«Неужели конец?!»
Рывок! Веревка резко натягивается — больно давит под мышками. Остановился, но не верится. Боюсь пошевельнуться. Сверху доносится спокойный голос Камала:
— Ну как, все в порядке?
Держась за веревку, встаю на ноги. Колени и руки дрожат.
— В порядке.
Против воли «В порядке» прозвучало нараспев.
— Ну, давай, пошел вверх!
Особенно тщательно ставлю ноги. «Проклятый натечный лед! До чего же он твердый!»
Сидим на скальной полочке. Молчим. Наконец не выдерживаю:
— Черт возьми, метров тридцать, наверно, пролетел!
— Да нет, чудак, — метров восемь! Вся веревка-то тридцать.
До башни на гребне, где была намечена ночевка, оставалось, по меньшей мере, часа четыре работы. Состояние у меня отвратительное — иду точно во сне. Хорошо еще, что участок скал несложный.
Но перед башней крутые заснеженные скалы. Приходится все время сметать снег, отыскивая зацепки для рук. Варежки промокли насквозь, и пальцы сильно мерзнут. Снова идем с попеременной страховкой.
Может быть, холод, может быть, близость желанного отдыха вернули мне обычную работоспособность, — но только дело у нас пошло веселее.
Вот и башня. Почти отвесные стены ее поднимаются над гребнем метров на пятнадцать. У подножия ее, будто бы специально для альпинистов сделанная, широкая горизонтальная площадка. Немного выравниваем площадку камнями — и место для ночлега готово. Камал возится со спиртовой кухней — разогревает консервы. Я осматриваюсь. Где-то глубоко внизу, у подножия ледника стоят палатки нашей альпинистской экспедиции. Там — друзья, готовые в любую минуту прийти на помощь. Им в бинокли виден весь наш подъем. Сколько волнений, должно быть, доставил мой срыв! А может быть, они и не заметили? Взгляд скользнул по ледовому склону, и вновь нахлынули мрачные мысли. Изо льда, как зубы дракона, торчали острые скалы; ниже мрачно темнели глубокие трещины.
— Ты не туда, смотришь! — Камал сел рядом. — Лучше посмотри вокруг!
Радость и вдохновение написаны на его лице. Я невольно заулыбался сам.
Словно громадные волны седого океана застыли вокруг, замерли грозные вершины. Белые барашки из снежных карнизных гребней готовы в любой момент обрушиться вниз и стать лавинами. Островом среди этого океана сверкает на севере золотая чаша Иссык-Куля. Драгоценным ожерельем опоясывают его разноцветные квадраты колхозных полей в широкой долине. Серебристыми ниточками тянутся горные речки. Иссык-Куль все время меняет окраску: то он серебрится, то золотится, то делается вдруг хмурым, свинцовым, то вновь веселые огоньки запляшут по его волнам, и он становится нежно-голубым или синим, а ближе к Кунгею — сиреневым. То он спокоен, и в зеркальной глади его вод отражаются жемчужины кунгейских вершин, то он мечется, и тогда поверхность его становится разноцветной, полосатой.
Нетронутый край: вершины, на которых побывал человек, можно пересчитать по пальцам!
— Вон на востоке видишь вершину? Это Хан-Тенгри. У нас ее называют Кан-Тоо — Кровавая гора. Когда стемнеет, ты поймешь, почему она так называется.
— Неужели это Хан-Тенгри? Ведь до него, я помню, километров полтораста!
— Это пустяки. Вспомни, на какой мы высоте?
— 4100.
— Так чего же ты удивляешься? Подожди, то ли будет, когда поднимемся еще выше!
Розоватые блики легли на снег. Ущелье уже погрузилось во тьму. В восемь часов — связь с лагерем. Трижды мигнул наш фонарь, и трижды из мрака ущелья нам ответил маленький огонек… Все в порядке! Теперь друзья сядут ужинать: потекут рассказы, польются песни, зазвенит смех. Но мысли товарищей будут все время возвращаться к нам.
Солнце закатилось. Небо раскрасилось множеством оттенков от фиолетового на востоке до красно-оранжевого на западе. Не небо, а павлиний хвост!
— Смотри, смотри! Кан-Тоо наливается кровью!
Над темно-синей зубчатой полосой гор на фиолетовом небе резко вырисовывается рубиновый треугольник Хан-Тенгри.
Мы долго с восхищением смотрим на эту незабываемую картину. Наконец краски меркнут. Пора спать.
Забравшись в спальные мешки, долго лежим молча. Несмотря на усталость, сон не приходит. Тишина — слышу, как бьется сердце.
Звезды начинают меркнуть. Взошедшая луна осветила все каким-то волшебным светом. Зеленовато засеребрился снег на вершинах. Словно клочья ваты, повис туман в ущельях.
Вспоминаются слова альпинистской песни, и я тихонько напеваю:
Горы спят в молчанье; звезды вылезли на небо;
К ущельям подбирается туман.
Осторожней, друг!
Ведь никто из нас здесь не был —
Среди хребтов могучих гор…
— Камал, ты спишь?
— Нет.
— Я тоже.
— Догадываюсь.
— А, ну тебя к бесу!.. Небось, все думаешь, как башню брать будем.
— Да. Это, пожалуй, самое трудное место… А ночь! Спать совсем не хочется — так и любовался бы ей!
Утром, проглотив завтрак, начали штурм башни.
Прерывающаяся полочка, шириной в три пальца, по спирали уходит вверх. Решили идти вдоль нее. Один за другим. Камал забивает скальные крючья и уходит все выше и выше. Лишь стук молотка да отрывистые слова: «Веревку!», «Еще метр!», «Выбирай!» — говорит о тяжелой работе.
Два часа пролетели, как несколько минут!
От башни идет крутой снежный склон, дальше — вершинные скалы. До них рукой подать! Но мы знаем, как обманчивы горы — пройдет еще не один час, прежде чем мы взойдем на вершину.
Глубоко проваливаемся в рыхлом, сыпучем снегу. Темные очки запотели. Во рту пересохло.
— Кавказское солнышко, — чуть слышно говорит Камал.
Солнце печет, будто хочет отдать все тепло, которого мы не видели, пережидая много дней непогоду.
