Вот она, первая: «Мое отношение к Адольфу Гитлеру и партии. Роковое влияние на судьбу немецкого государства оказала личность Геринга...»
Совсем сник господин гросс—адмирал. Он чувствует, что кроме суда ему придется еще держать ответ перед рассвирепевшим Германом Герингом и другими по—разному настроенными «коллегами».
Покровский. Вы нашли это место?
Редер. Да, я нашел...
Покровский вслух повторяет уже прочитанные Редером строки и следует по тексту дальше: «Невообразимое тщеславие...»
В этот момент к трибуне неровным шагом подходит адвокат Редера доктор Зим—мерс.
— Разрешите мне попросить у вас один экземпляр с тем, чтобы я мог следить... Адвокат получает просимое и удаляется на свое место. К нему тянутся другие защитники. Все вместе впиваются в текст.
Вскоре возникает спор.
Зиммерс. Господин председатель, разрешите мне высказаться как раз по поводу этого документа.
Ему предоставляется слово, и он начинает доказывать, почему «не следует оглашать эти выдержки».
К трибуне подходит американский обвинитель:
— Господин председатель, есть причина для того, чтобы зачитать этот документ. Обвинитель объясняет: в документе содержится нечто такое, что может вызвать желание других подсудимых передопросить Редера.
Адвокатов, а вернее многих подсудимых, это не устраивает. Зиммерс опять бросается в атаку. Американский обвинитель просит прекратить спор:
— Мне кажется, что так мы потеряем гораздо больше времени, чем если бы полковник Покровский зачитал этот документ... Его все услышат, и если кто—либо захочет задать... вопросы, то это можно будет сделать очень быстро.
Зиммерс. Господин обвинитель ошибается, если считает, что подсудимые еще не знают этого документа...
Но все тщетно. Советский обвинитель уже оглашает выдержки из показаний Редера:
«Геринг оказал гибельное влияние на судьбу немецкой империи. Его характерными чертами было невообразимое тщеславие, честолюбие, стремление быть популярным, пускать пыль в глаза, неверность, эгоистичность, которые он не пытался сдерживать ни ради государства, ни ради народа. Он особенно отличался своей жадностью, расточительностью и изнеженными манерами, несвойственными солдату. Я убежден, что Гитлер понял его очень скоро и воспользовался им, поскольку это отвечало его целям, и он поручал ему выполнение все новых и новых задач с тем, чтобы обезопасить его для себя».
Ю. В. Покровский делает короткую паузу, спокойно перелистывая документ, и останавливается на странице 24:
«Фюрер старался показать, что его отношение ко мне является хорошим. Он знал, что я пользуюсь почетом и доверием в действительно авторитетных кругах немецкого народа так же, как, например, барон фон Нейрат, граф Шверин фон Крозиг, Шахт и другие, чего нельзя было сказать о Геринге, фон Риббентропе...»
Трудно передать, что происходило в это время на скамье подсудимых. Куда ни шло, если бы Редер всех постриг под одну гребенку. А то ведь одних он топит в грязи, а других возводит в князи. «Виновник торжества» чувствует себя как на горячих угольях. Он пытается оправдаться:
— Я никогда не рассчитывал, что эти мои заявления станут известны общественности. Эти записи предназначались лишь для меня и для моей позднейшей оценки событий...
Но исправить положение уже нельзя. Джин выпущен из бутылки. И все же Редер продолжает:
— Я хотел бы, господа судьи, особенно попросить о том, чтобы то, что я сказал о гос—
подине генерал—полковнике Иодле, также было включено в протокол заседания... В частности, я хотел бы сказать, что поведение генерал—фельдмаршала Кейтеля в отношении фюрера позволило ему долгое время поддерживать с ним терпимые отношения, в то время как если кто—нибудь другой находился на этой должности, то ежедневно или через день происходили бы столкновения с фюрером и тогда была бы невозможна работа всех вооруженных сил...
Зачем вдруг Редеру понадобилось подымать так Кейтеля? Это нетрудно было понять, памятуя предшествовавшую тому весьма любопытную сцену.
Когда еще шел спор между обвинителями и защитой — зачитывать или не зачитывать на суде московские показания Редера, Иодль сказал своему адвокату:
— Пусть зачитывают.
Но Кейтель, метнув на Иодля злобный взгляд, требовал от своего защитника совсем иного. Указывая пальцем на Покровского, он шипел:
— Остановить его!
Редер чувствовал себя весьма неуютно в одном метре от Кейтеля. Он—то помнил, что написал о нем. И советский обвинитель, конечно, не пропустил этого места, процитировал самые убийственные строки:
«Теперь следует упомянуть о человеке совершенно другого плана, который, занимая одно из самых влиятельных положений, оказал неблагоприятное воздействие на судьбу вермахта. Начальник ОКВ Кейтель — человек невероятно слабый, именно благодаря такому качеству довольно долго пребывал в этой должности: фюрер мог обращаться с ним очень плохо, и Кейтель все сносил... Партия насиловала армию в различных вопросах из года в год во все возрастающей степени, и она всегда находила поддержку у Кейтеля и его советника по внутриполитическим вопросам — генер~ала Рей—неке. Кейтель не пользовался никаким почетом в армии... Совершенно иным был генерал—полковник Иодль, который, собственно, и являлся оперативным руководителем в верховной ставке. Свои обязанности в области планирования он выполнял в течение ряда лет с большим спокойствием и знанием дела, с прозорливостью и верным суждением. Он, по всей вероятности, был в генштабе единственным армейским офицером, который отдавал себе отчет в понятии «главнокомандование» и соответственно этому действовал. Он полностью удовлетворял требованиям, предъявляемым к человеку, занимающему столь трудный пост...»
После этого, видимо, уже нет необходимости объяснять, почему по—разному отнеслись к спору между защитой и обвинением Кейтель и Иодль. Понятным становится и то, почему вдруг Редер счел необходимым несколько отретушировать нарисованный им ранее портрет Кейтеля.
Но уж кто был, пожалуй, больше других «поражен и возмущен» московскими показаниями Эриха Редера, так это гросс-адмирал Карл Дениц. Еще бы! Это ведь о нем Редер писал:
«Наши взаимоотношения были довольно холодными, поскольку мне не нравилось его высокомерие и его зачастую бестактное поведение. Ошибки, которые он допустил, были вначале известны только офицерскому корпусу, но затем стали известны всем. Они причинили ущерб военно—морскому флоту... Сильное подчеркивание Деницем партийной стороны в морских делах затрудняло ему руководство флотом.
