Своей последней, критикуемой всеми кругами, речи, обращенной к «Гитлерюгенд», он обязан иронической кличке «Гитлерюнге Дениц». Это не очень способствовало укреплению его авторитета. У фюрера же он завоевал большое доверие, так как иначе нельзя объяснить назначение Деница шефом управления Северной Германией. Занятие этого поста главнокомандующим морского флота показывало, насколько дороги ему интересы флота, на руководство которым едва хватало его способностей. Его приказы в новой должности преемника фюрера показали, насколько плохо он понимал положение Германии, призывая в прежнем тоне к дальнейшему српротивлению. Он сделал себя посмешищем, чем вредил также флоту. По моему убеждению, он потерял в этот период последние симпатии в Германии...»
В тот же день в камеру к Деницу заглянул доктор Джильберт. В руках у него копия московского заявления Редера.
— Смотрите, адмирал, я не знаю, должен ли еще иметь с вами дело. Ваш собственный начальник весьма неважно о вас отзывается.
Дениц кипит:
— Здесь, доктор, все вранье. Вы знаете, почему он это писал? Потому, что он ревновал, завидовал тому, что мы со Шпеером добились резкого увеличения производства подлодок по сравнению с его старыми методами... «Гитлерюнге» — это ложь. Меня так никогда не называли. Редер — старый, завистливый человек. Он зол не только потому, что я заместил его, но и оттого, что в действительности сделал больше, чем он. И еще потому, что я стал главой государства, хотя когда—то был его подчиненным.
Не собираюсь здесь выяснять, насколько правы или не правы Редер и Дениц во взаимных комплиментах. Одно лишь ясно: вряд ли можно было после Сталинграда завидовать тому, кто брал на себя бремя командования немецким флотом, и уж, во всяком случае, тому, кто взял на себя сомнительную честь стать на одну неделю фюрером Германии, потерпевшей полное поражение.
Да, оглашение «заявления» не доставило радостей ни Деницу, ни Герингу, ни Кейтелю и ни самому Редеру.
На сохранившихся у меня фотоальбомах Нюрнбергского процесса запечатлен в числе других внешний облик старейшего подсудимого и старейшего из военных, державших ответ перед Международным военным трибуналом. Это человек среднего роста, плотный, в темном костюме с игриво торчащим кончиком белейшего носового платка в верхнем наружном кармане пиджака. Странно, но факт: бывший гросс-адмирал ничем не напоминает кадрового военного, почти полвека отдавшего флоту. Во всяком случае, властность и воля не проступают на его крупном большеносом лице. Скорее, в нем есть что—то лакейски приказчичье. И когда Редер слушал вопросы прокурора или судьи, слегка склонив набок голову с почтительным выражением в глазах, так и казалось, что он не то принимает заказ капризного клиента в дорогом ресторане, не то делает максимально возможное, чтобы заставить раскошелиться богатого покупателя в антикварном магазине. Даже его прическа полностью вписывается именно в такое представление о нем: сильно редеющие волосы рассечены пробором ровно посередине. Правда, ниточка пробора уже давно превратилась в широкую аллею и на темени переходит в круглую поляну.
Весь облик Редера являет собой что—то приниженное, что—то слишком земное, то, что очень хорошо укладывается во французское крылатое выражение «земля на земле». О таком можно смело утверждать: высокая, благородная, творческая мысль никогда не посещала эту голову.
Именно такой человек и способен на неуклюжие жесты, вроде того, который был сделан Редером, что называется, под занавес: он ходатайствовал перед Контрольным Советом по Германии о замене пожизненного заключения расстрелом. Смело ходатайствовал, ибо не трудно было получить разъяснение у своего адвоката, что Контрольный Совет, как и любой орган высшей власти, может только смягчить положение обращающегося к нему осужденного, а отнюдь не усилить наказание. Это юридическая азбука. Редер рассчитывал лишь на то, что этот жест не ускользнет от журналистов, а возможно, будет отмечен и историками.
Невежественные, а скорее, просто недобросовестные люди среди журналистов, конечно, нашлись. Отыскались такие и в числе историков. Не без их старания имя Редера было внесено в список почетных граждан города Киль.
Что оспаривал судья Фрэнсис Биддл
Вряд ли у кого—либо из судей Международного трибунала существовали сомнения, какой приговор вынести Герингу, Кейтелю, Риббентропу, Кальтенбруннеру.
Из обмена мнениями во время организационных заседаний уже можно было заключить, что некоторые судьи настроены оправдать Шахта и Фриче.
А Редер и Дениц? Здесь на основании того, как развертывались события в зале суда и особенно в организационных заседаниях, заранее угадывался большой спор.
Конфликт определился окончательно, когда защита гросс—адмиралов заявила последнее свое ходатайство. Это был тот самый ход, о котором адвокаты до поры до времени умалчивали, но на который делали основную ставку. Ход, который вселял оптимизм и в саму защиту, и в подзащитных, и даже в родственников последних. Именно тогда жена Деница, выполнявшая обязанности секретаря его адвоката, уговорила солдата из американской охраны положить в перерыве между судебными заседаниями крошечный букетик цветов на место гросс—адмирала. К букетику была прикреплена записка: «Мы гордимся тобой. Все идет у тебя прекрасно, только не теряй терпения».
В то же время нельзя сказать, что обвинение чувствовало шаткость своих позиций и сомневалось бы, как суд оценит предъявленные доказательства в отношении Деница и Редера. В своих воспоминаниях о процессе, опубликованных в журнале «Штерн» в 1965 году, Кранцбюллер пишет:
«Обвинение гросс—адмиралов Деница и Редера вел сэр Дэвид Максуэлл Файф, с которым мне пришлось скрестить клинки. Все боялись его острого слова. И тем не менее наша полемика на процессе не изменила отношения к нему, как к человеку. Я не забуду, как за день до оглашения приговора он пришел ко мне попрощаться. Когда я спросил его — разве он не будет присутствовать при объявлении приговора, он ответил: «Буду, но после этого, вы, быть может, не захотите больше подать мне руку».
Однако мы несколько забежали вперед. Вернемся к последнему ходатайству защиты гросс—адмиралов. Оно было весьма деликатного свойства: разрешить ее представителю отправиться в Лондон и собрать там кое—какие дополнительные данные. Защиту интересовали прежде всего секретные приказы по британскому флоту за период с 1939 по 1940 год.
— Эти документы, — настаивали адвокаты, — важны потому, что среди них имеются приказы о вооружении торговых судов и нападениях их на подводные лодки.
