- Какие среди нас комсомольцы? Как видите сами, у нас все уже вышли из этого возраста! - так отвечал за всех своих совсем еще молодой казачина. По всему было видно, что в его представлении комсомольцами могли считаться только юноши допризывного возраста.
Стало совсем светло, когда мы расставались с последней группой, где разговор получился особенно долгим. Это были казаки, только что поступившие к Масленникову на пополнение из нашего отряда.
В это время совершенно неожиданно во двор въехала на добром дончаке смуглая стройная девушка в белом с красным крестом платке и санитарной сумкой на плече. Удалой вид, правильная и завидно красивая посадка на коне, подвешенная с левой стороны седла казачья шашка - все говорило о том, что это не просто сестра милосердия, но и боец-кавалерист. Оказывается, еще часа три назад ее вызвали сюда помочь одному из малодельцев, у которого начались такие боли в животе, что хоть ложись и умирай.
Узнав, что больному уже намного лучше и в помощи он не нуждается, девушка со словами: «Тогда прощевайте, у меня еще других больных много» - повернула коня и на рыси выехала со двора.
Масленников успел рассказать мне об этой необыкновенной медсестре очень немногое:
- Вот вам и наша комсомолка. Она казачка, любимица и гордость всего полка. Одна у нас беда с ней - все мы в нее влюблены, а она даже холостых не признает. Жалеет только одних раненых, да и то пока перевязывает…
Впрочем, на другой день комсомольцы нашлись и среди конной разведки Масленникова, и в пехоте. Но только двое оказались старожилами полка, со служебным стажем немногим более двух месяцев. Все же остальные, [86] подобно мне, прибыли на Дон по первой комсомольской мобилизации и теперь, после отступления, влились пополнением в наш полк. Почти все они, минуя политотдел дивизии - чтобы не быть посланными куда-нибудь на тыловую работу, - являлись прямо в подразделения полка и просили о зачислении добровольцами в ряды Красной Армии. Среди них мне было особенно приятно встретить краснощекого, коренастого саратовца Сашу Агапова, с которым я познакомился еще в Козлове, куда мы, владимирцы и тридцать саратовских комсомольцев, прибыли одновременно по мобилизации. До этого Саша Агапов был секретарем комсомольской ячейки в Саратове. Здесь же, на Дону, он, как и мы, владимирцы, был направлен на работу в хутор Секачи, что в тридцати верстах северо-западнее станицы Малодельской.
На мое предложение возглавить в полку комсомольскую работу Саша Агапов охотно согласился. Мы решили начать с небольшого - взять на учет всех комсомольцев, включая и тыловиков, с тем чтобы в последующем перераспределить их равномерно по всем подразделениям полка и, организовав там ячейки, начать вовлекать в комсомол наиболее боевую и преданную делу партии молодежь. Нужно отметить, что и Суглицкий еще при первой нашей встрече сказал, что он ожидает комсомольское пополнение, и обещал усилить им наш полк.
Объехав за два дня почти все полковые подразделения и воспользовавшись тем, что на фронте спокойно, я решил добраться и до полкового обоза второго разряда, располагавшегося примерно в пятнадцати верстах, в деревне Водопьяново, северо-восточнее саратовской Елани. Эта поездка входила в план моего ознакомления с полком, и Голенков ее одобрил. Командир рассматривал тыл части не только как снабжающий орган, но и как боевую организацию, которая в условиях гражданской войны иногда даже первой подвергалась ударам со стороны прорвавшихся конных групп противника. Кроме того, там же обычно располагался и штаб полка, а также санитарные учреждения, в которых скапливалось изрядное количество легкораненых красноармейцев. Для меня было очень важным, пока не начались бои, не только ознакомиться с этой организацией и ее людьми, но и на место разобраться с жалобами на наших хозяйственников, которые уже передали мне красноармейцы-фронтовики.
А жалобы эти были немногочисленны. В красноармейце гражданской войны всегда поражала исключительная [87] нетребовательность и терпимость к слову «нет». Если ему говорили, что чего-либо нет и только потому, что именно этого нет или не хватает в республике, значит, «на нет и суда нет». Мы все глубоко верили, что, когда победим, у республики будет всего вдоволь. Конечно, случалось и иначе, то есть когда чего-либо необходимого не хватало по чьему-то разгильдяйству или нераспорядительности.
С этим я и собрался ехать к своим тыловикам, в полковые обозы первого и второго разряда, надеясь как можно раньше вернуться в Елань. Присутствовала, признаюсь, и скрытая цель - повидать там влившихся в полк малодельцев и представиться им в роли комиссара.
Я уже был на коне, когда выбежавший из штаба связист доложил, что звонили из дивизии и передали: если на фронте ничего непредвиденного не произойдет, то Суглицкий ждет меня в политотделе во второй половине дня, и чтобы, я захватил с собой какой-нибудь документ, подтверждающий мой возраст. Этот неожиданный вызов в политотдел меня радовал, так как уже было о чем доложить. Однако зачем потребовалось официальное подтверждение моего возраста? Что касается документа, то он всегда был при мне - это церковная метрика, где значилось, от кого и когда я родился, кто крестил. Датой рождения там значилось 6(19) ноября 1900 года. Значит, всего через пять месяцев должно исполниться уже целых девятнадцать годков…
А дела и настроения в обозе оказались далеко не радужными и совсем не такими, как я представил их себе под впечатлением первого знакомства с бойцами и командирами передней линии.
Здесь, в тылу, жаловались и на скудость питания, которое получали, кстати, регулярно, и на качество белого хлеба, о котором в центральных губерниях страны в то время только вспоминали, и на обмундирование, и на недостаток мыла. Как частенько бывает в боевых условиях с такими горе-тыловиками, жалобы свои для вящей убедительности они подкрепляли плаксиво-удручающим: «Чем так жить, лучше пойти на передовую».
Многое из того, на что жаловались тыловики, зависело, конечно, от них же самих и при первом разбирательстве на месте оказывалось несостоятельным. Что же касается готовности сменить тыл на передовую, то по возвращении в Елань я сделал все возможное, чтобы помочь им в этом, так как люди на фронте были очень нужны. [88] На другой же день Голенков охотно подписал приказ о переводе из тыла в батальоны одиннадцати таких охотников, которых я успел записать.
Нужно сказать, что после такого оперативного мероприятия тыл стал сразу работать более четко, и можно было надеяться, что он окажется достаточно стойким при внезапном налете противника.
