Эти стихи, они прежде всего о себе, о Пушкине. В начале стихотворения Пушкин рисует поэта притененно, как бы со стороны. В последнем четверостишии все проясняется, за видимостью проступает сущность: внимание тех, кто «поодаль слушает певца».
И ничего в этих строках нету неотделанного, недоконченного.
Они написаны в 1827 году. Их надо воспринимать в одном ряду со «Стансами» 1826 года и с другими стансами – 1828 года, более известными под названием «Друзьям». Современниками поэта «Стансы», особенно первые, были сочтены за придворную лесть…
Вот заключительные строки стансов 1828 года:
Беда стране, где раб и льстец
Одни приближены к престолу,
А небом избранный певец
Молчит, потупя очи долу.
Одни стихи начинаются с «Блажен… пиит, внимаемый царями». Другие завершаются на «беда стране, где… певец молчит». Разве не очевидно, что перед нами – зеркальное отражение?
И одни стихи, и другие, и еще те, которым потомство прибавило торжественное название «Памятник», – все они проникнуты единым убеждением. Истинный поэт, сколь ни пытаются набросить на него придворное ярмо, все равно сумеет сказать горькую правду.
И сквозь все преграды и расстояния будет услышан народом его голос.
Все более далекий, все более близкий.
1987«Вот конёк бежит, по киту,
По костям стучит копытом».
«Мы желали бы, чтоб не пропала ни одна строка Пушкина и чтоб люди, которых он называл своими друзьями, или с которыми он действовал в одних журналах, или у которых в изданиях когда-либо и что-либо помещал, – объявили о каждой строке, каждом слове, ему принадлежащем… Не нашлось рукописи? Но неужели же нет других свидетельств…»
В июне 1841 года В. Белинский был озабочен судьбой произведений, которые увидели свет не просто «безымянно», а «без его имени».
«Без его имени» – понятие растяжимое. Не включает ли оно напечатанное под иными, чужими, подставными именами?
Белинский что-то слыхал, о чем-то догадывался?
Кого-то заподозрил? Так или иначе, он призвал всех причастных обнародовать истину. Но ни в 1841 году, ни позже никто не отозвался.
Позвольте без дальнейших обиняков попытаться восстановить одну из страниц творческой биографии Александра Пушкина. Начнем вот с какого допущения. Полномочный доверенный по части издательских хлопот, он же профессор Петербургского университета, П. А. Плетнев, попросил Пушкина, вероятно, и Жуковского, за одного из своих студентов. У восемнадцатилетнего Ершова летом 1833 года неожиданно умер отец. Семья осталась почти без средств к существованию. Какую работу можно было предложить? Переписку рукописей набело?
Позднее Ершов рассказывал о первых встречах с Пушкиным.
– Вы, кажется, родом из Сибири? – спросил Пушкин. – Что ж, Сибирь – страна умных людей.
Юноша, видимо, не воспринимал ни шуток, ни иносказаний. Впоследствии признался, что почему-то принял упоминание про умных людей себе в обиду…
Предполагаю, что вскоре Пушкин попросил об услуге: перед издателем, перед Смирдиным, назваться сочинителем рукописи, содержавшей сказку «Конек-Горбунок».
Наиболее близким приятелям, своим однокурсникам, Ершов не успел или не счел нужным сообщить, что пишет стихотворную сказку.
На полной писарской копии, изготовленной переписчиком, то есть Ершовым, могли оказаться пушкинские поправки. Ершов не отрицал, что в его владении остались пушкинские пометки. Но вот беда – все это он, Ершов, уничтожил.
С какой стати? Да так, в состоянии «страшной хандры». В студенческие годы вел дневник. Но и его – уничтожил.
Как и следовало ожидать, подготовленный к набору оригинал сказки не сохранился!
Издатель Смирдин сравнительно удачно провел беловик через обычную цензуру. Если б рукопись шла под именем Пушкина, пришлось бы через Бенкендорфа представлять ее на высочайшее, особо пристальное рассмотрение. Но и простая цензура слегка пощипала текст.
В 1855 году пушкинист П. В. Анненков упомянул сказку «теперь забытую. Первые четыре стиха этой сказки, по свидетельству Смирдина, принадлежат Пушкину, удостоившему ее тщательного просмотра».
Ни Смирдин, ни проживший еще 14 лет Ершов, не оспорили сообщение Анненкова о тщательном просмотре. И все же недавно один из комментаторов объявил это сообщение «литературным преданием», вопрос о достоверности коего «до сих пор не решен». Между тем, в архивном фонде Смирдина покоится им самим составленный перечень бумаг. В нем среди прочих имеется запись:
«Пушкин… Заглавие и посвящение “Конька-Горбунка”».
4 июня 1834 года было дано цензурное разрешение отдельному изданию. Чуть раньше, в апрельской книжке «Библиотеки для чтения», появилась первая часть сказки. Издателем журнала был тот же А. Ф. Смирдин, редактором – О. И. Сенковский, цензором – еще один профессор университета, А. В. Никитенко, как и Плетнев, знавший Ершова.
Автором неподписанных редакционных сопровождений обычно считался редактор. Впрочем, Сенковский не отличался склонностью к похвалам, а восхваление на сей раз оказалось чрезвычайно энергичным.
«…Читатели сами оценят его достоинства, – удивительную мягкость и ловкость стиха, точность и силу языка, любезную простоту, веселость и обилие удачных картин, между которыми заранее поименуем одну – описание конного рынка, – картину, достойную стоять наряду с лучшими местами Русской легкой поэзии».
Нынешние специалисты, ершоведы, упоминание про «точность и силу языка» опускают безо всякой оговорки. Если сообразили, что насчет «точности языка» лучше промолчать – они правы! Но не менее основательно и противоположное мнение: похвала (допустим, что Сенковского) была совершенно справедливой.
Вся хитрость в том, что Сенковский и наши служивые современники оценивали далеко не одинаковые тексты сказки.
В одной из статей 1835 года В. Белинский задел каких-то «знаменитостей, выдуманных и сочиненных наскоро самою “Библиотекою”».
На кого намекал Белинский? Далее он продолжил ход мысли:
«А чем ниже Пушкина и Жуковского… Ершов?»
Согласимся с отзывом Белинского. Именно Ершов – фигура «наскоро сочиненная», «выдуманная». И нет оснований ставить «Конька-Горбунка» ниже других сказок Пушкина и Жуковского.
Начертал ли Ершов на книжке журнала кому-то из участников сего сюжета – Плетневу, Пушкину, Сенковскому, Никитенко, Смирдину положенные любезные слова – «От Сочинителя»? Или же ничего подобного в голову не пришло? Рука не поднялась?
