Габриэль Готье - Графиня Дракула. Невероятная история Элизабет Батори

Моя жизнь превратилась в ужас, и лишь изредка наступали периоды покоя, которые перемежали изматывающие мое физическое тело явления той внутренней сущности, которая наслаждалась убийствами и жаждала новых жертв. Если бы крестьяне были честны со мной, жертв было бы меньше. А из-за своей лживости многие девушки гибли без всякого смысла.

В поисках новых девушек мой слуга являлся в деревню, объявлял о том, что в графский замок нужны работницы, что это должны быть девушки, не знавшие мужчину. Он называл вознаграждение, и крестьяне вели к нему своих дочерей. Семьи рады были отдавать дочерей на службу в богатый дом еще и потому, что надеялись на то, что их дочери встретят там достойного жениха. Для них пределом мечтаний был последний конюх с моих конюшен.

Надежда устроить свою судьбу толкала некоторых из моих будущих служанок на обман. Они, уже познав мужчину, называли себя девственницами. Умирали они все одинаково, только книга их не принимала. Смерть девственницы закрывала еще один крест в ней каплей девичьей крови. К остальным смертям книга была равнодушна. Порой случались унылые бесплодные месяцы, которые могли бы заполнить целую ее страницу, а заполняли лишь несколько значков одной из ее строк.

Сколь ни мил был мне мой замок, а одной в четырех стенах высидеть не просто. Да и положение обязывало. Многие были рады видеть меня в качестве гостя. Скорее даже не просто рады. Мой визит воспринимали как знаменательное событие. К тому же, я могла путешествовать по всей Венгрии, да и по другим странам, останавливаясь в замках, имениях и домах, принадлежавших нашему семейству. Иной раз приходилось останавливаться на постоялом дворе, тогда я снимала целый этаж для того, чтобы у посторонних не было бы случайного повода сунуть нос в мои дела.

Я не останавливалась в своих поисках и тогда, когда путешествовала, и именно поэтому предпочитала гостевым покоям собственные дома, или, на худой конец, постоялые дворы. Хотя со временем я научилась ладить со своим внутренним чудовищем, которое позволяло мне убивать, но никогда нельзя было точно сказать, где и когда меня настигнет очередной приступ ярости. А случись это в гостях — поползут ненужные слухи. К тому же, в пути нередко удавалось найти именно таких девушек, которые мне нужны. Я никогда не вывозила книгу из замка, но если в путешествии мне удавалось забрать жизнь у нескольких девственниц, книга, даже на расстоянии, отвечала на это обычным для нее образом.

Я не могла пренебречь подходящими встречами в пути. Я чувствовала, как двигается время, и двигалось оно против меня.

С каждым новым обведенным кровью крестом гравюра, изображавшая две руки, наливалась жизнью. Она все больше лишалась черт переплетения чернильных линий, которым являлись все гравюры, и приобретала сходство с теми удивительного мастерства портретами, которые я разглядывала в чудесной комнате одного из моих видений.

Я уже так привыкла к этому постоянному обновлению моей книги, что заглядывала в нее лишь изредка. Скорее для того, чтобы в очередной раз убедиться в ее существовании, нежели для того, чтобы увидеть, как краснеют ее строки.

Однажды я заглянула в книгу и с ужасом обнаружила, что выглядит она так же, как в прошлый раз. Я пригляделась. Красное уперлось в один из тех самых крестов, над которыми были выведены короны. Дальше шли обычные, каждый из которых означал девственницу-крестьянку.

Я поняла, что эти, коронованные кресты, требуют чего-то особенного. Они требуют таких жертв, которых мне не приходилось еще приносить. Я не хотела думать о том, что это могут быть за жертвы, я не знала, будет ли иметь смысл мое прекрасное будущее, если эти кресты означают моих милых детей. Я могла принять то, что способна пережить их. Но мысль о том, чтобы своими руками оборвать их жизни, сводила меня с ума и преследовала меня.

Некоторые крестьяне, отдававшие своих дочерей на службу к графине, желали лично удостовериться в благополучии детей.

Меня зовут Пирошка Ковач. С тех пор, как моего мужа, кузнеца Микшо, угнали в рабство турки, мне пришлось самой растить и воспитывать дочь Марту. Наша деревня Хоболь находится близ Сигетвара. В тот день, когда я лишилась мужа, по улице промчался конь, который нес раненого всадника. Всадник умер, только и успев сказать, что в пути он повстречал отряд турок, который движется к нам.

Турки будто обезумели, их огненные стрелы сожгли несколько деревень, а с собой они вели телеги с прикованными к ним узниками. На телегах кучами навалено было награбленное добро, а пленные, измученные переходом, еле шли.

Узнав эту новость, женщины и дети сбились под защиту стен барской усадьбы, а мужчины — и мой Микшо — собрались дать туркам отпор и не позволить им разорить деревушку.

Турок было немного, завидев наших защитников, они не стали нападать, расположились неподалеку от крайнего дома, да выпустили несколько стрел, обмотанных тряпками и подожженных. Запылали камышовые крыши. Мы, до прихода турков, поливали их водой, да разве все зальешь, огонь всегда найдет, за что укусить.

Мужчины решили напасть первыми. У иных были мечи и сабли, другие вооружились косами и рогатинами. Было даже одно ружье, которое нес наш барин, не желавший, чтобы турки разграбили его усадьбу и повредили его крестьянам. Мало ли, говорил он, я плачу им, так еще и грабить меня. Я этого не потерплю, хоть и стар, а всажу пулю всякому, кто посмеет с дурными мыслями подойти ко мне.

Защитники наши, видя, что турки нападать не собираются, и что промедли они еще немного, так вся деревня займется, вышли из укрытия, которое им давали стены наших домов. Они пошли на турков, барин выстрелил, но в турка не попал, задел лишь одну из лошадей. Та взвилась на дыбы и понеслась в сторону. Барин с некоторыми еще сидели в деревне, а отряд наших храбрецов пошел в наступление.

Турки только этого и ждали, они набросились на них, некоторых убили, а Микшо и еще нескольких им удалось схватить и увести. Дальше они не пошли, побоявшись, видно, ружья.

Бедный мой муж! Если он все еще жив, я молю бога о том, чтобы он облегчил его страдания. О турецком рабстве чего только не говорят! Эти звери ни во что ни ставят нас, венгров. Рабы там — хуже скотины, коров-то хоть кормят, а людям, говорят, и поесть не каждый день удается. А чуть провинился — так полезай в фалаку. Говорят, после фалаки многие едва могут ходить, а кое-кто и умирает. Шутка ли — когда палкой бьют по ногам до тех пор, пока не набьют сколько сказано ударов, или пока кто не заступится за несчастного. Да кто заступится за раба?..