Ознакомительная версия.
Хуже, гораздо хуже стали кормить. Еще год назад в нашем рационе присутствовала гречка (пусть редко), рис (достаточно часто), пшено (по нескольку раз в неделю), ощущалось наличие мяса (пусть в виде микроскопических, но все-таки исключительно натуральных котлет по средам), порционного мяса на второе и т. д. Ныне – ни пшена, ни риса, ни гречки. Знаменитые котлеты по средам лепятся исключительно из сои. Мясо вообще заменено желтыми кусочками сала в подливке непонятного и весьма сомнительного происхождения. Молоко на ужин напоминает помои, что образуются в результате поспешного ополаскивания емкостей от сгущенного молока. Основа нашего рациона ныне – сечка, перловка, редко макароны, сухая картошка. Последний продукт сверхотвратительного качества. Добрая половина его – почерневшая, испорченная, то ли сгнившая, то ли пораженная каким-то грибком. Качество рыбы, ежедневно подаваемой на ужин, уже описывалось. Жаловаться? Во-первых, это просто не принято, как здесь говорят, «не приветствуется». Во-вторых, это просто бессмысленно. Подобные жалобы просто не выходят за пределы лагеря, зато реакция лагерной администрации будет незамедлительной. Арсенал знаком до боли. Это может быть и серия ударных, беспредельных «шмонов» в отряде, где содержится автор жалобы. И натравливание на него «блатных» соседей. И бесконечные дисциплинарные придирки к нему по всякому ничтожному поводу (за самовольное оставление локального участка, за «недолжным образом» заправленную койку и т. д.). Вполне объяснимо, что «блаткомитет», местный «кремль», заседающий и проживающий на втором отряде, на самую насущную проблему нашего питания никак не отреагирует. Ведь лагерный «порцион» они совсем не потребляют, а обострять лишний раз отношения с администрацией из-за голодающих «мужиков» в их планы, разумеется, не входит. Придется подзатягивать пояса…
* * *
Иногда начинает казаться, что самая неприятная, самая опасная категория населения лагеря не те, кто попал сюда за то, что отобрал у кого-то жизнь (убийцы), и не те, кто целенаправленно укорачивал жизнь других (наркодельцы), и не те, прочие, угодившие сюда за совершение чего-то нехорошего, социально опасного. Опасны те, кто, оказавшись лишенным свободы в лагере строгого режима со всеми вытекающими последствиями, признаются, что несвобода их вполне устраивает, что здесь даже лучше, чем на свободе. Объясняя подобную позицию, эти люди оперируют, прежде всего, санитарно-бытовыми аргументами (кормят трижды в день, в баню водят, белье меняют, телевизор смотреть можно почти круглые сутки). Немногие признаются, что зона помогает им воздержаться от алкоголя и наркотиков, тем самым предохраняя от больших бед. И только совсем немногие, самые наглые, самые циничные соглашаются, что в зоне куда более благоприятные условия для «халявы», для захребетничества, для существования за счет других. Разумеется, оказавшись на воле, они не испытывают ничего похожего на страх по поводу возможности вернуться на зону, вновь оказаться за решеткой. Понятно, отсюда и высокий процент рецидивов (повторных преступлений для этих людей). С точки зрения социологии, криминологии и прочих наук эти люди особенно опасны для государства, для общества. В очередной раз вспоминаешь, как, на какие категории разделяются животные, оказавшиеся в неволе. Кто умирает, кто перестает размножаться, кто радует аппетитом, стабильно набирает вес, всегда готов к размножению. Конечно, всякая параллель хромает, конечно, человек звучит гордо, но…
* * *
И сам не знал, не догадывался, что оптимизм, волю, веру в лучшее будущее можно черпать из прошлого. Из собственного прошлого. Из очень личного прошлого, из прошлого двухгодичной давности. Тогда, чтобы преодолеть шок, что накрыл меня после суда – приговор «восемь лет строгого режима» (и это в то время, когда была прямая надежда на переквалификацию дела, на условный срок, когда вроде бы присутствовала деятельная суета адвоката, когда из дела торчали во все стороны белые и грязные нитки…). Конечно, вспоминался, да что там вспоминался, не забывался ни один день, – шеф, главный редактор «Свободной газеты», издания, которому я отдал десять последних лет своей жизни, что за день до суда пошел в коридор, почему-то воровато оглядываясь по сторонам, приобнял пухлой рукой, и вкрадчиво шепнул: «У тебя все нормально будет, тебе условно дадут два года, я уже знаю, мне так обещали…». А тут – восемь лет! И строгого режима! Попав под бутырские своды, первым делом раздобыл лист бумаги, который сразу же стал заполнять строчками-заклинаниями – не раскисать, собраться… Тогда, мне казалось, это поможет избежать ступора, преодолеть отчаяние, просто не сойти с ума. Ныне, спустя два года, вспоминаю это время со смешанным чувством. С одной стороны – гордость за себя, что смог в миг опасности преодолеть себя, сгруппироваться, с другой стороны – что-то вроде внутренней снисходительности, ухмыльнулся про себя: экий неисправимый психоаналитик доморощенный. Тем не менее два года с тех пор минуло, и прожил я их с учетом нынешней специфики достойно, не сошел с ума, не вошел ни в какие конфликты. И по кассационной жалобе год «откусил», и на результаты надзорной жалобы надеюсь, и, слава Богу, жив, здоров, и читать-писать не разучился, и думать…
* * *
Поймал боковым слухом отрывок разговора соседей. Речь шла о плачевном состоянии общества, повальной коррупции, продажности верхних эшелонов власти, словом, обычном нашем национальном «куда катимся?». И вдруг, свеженькое предложение одного из участников разговора: «Есть выход, есть возможность все проблемы решить, надо президентом – вора в законе поставить, понятно, самого достойного из достойных. Он все по понятиям сделает, все нормально будет, порядок будет, все довольны будут». Говорившего никто не поддержал, но никто ему и не возразил. А минутой позже участники того же разговора подарили мне дивный образец местного юмора. Очень типичный, и по теме, и по форме изложения: «А чего-то Андрюха так часто в баню ходит?
– Да, наверное, на задницы посмотреть.
– Да нет, не посмотреть, а свою показать. Видел, как гарцует».
Своеобразный, очень своеобразный юмор. Впрочем, каким еще быть юмору в этих местах?
* * *
И еще один шмон. Разумеется, как и все предыдущие, «бессмысленный и беспощадный». Мои потери на этот раз – ножницы и заточка. Заточку за несколько пачек «фильтровых» сигарет можно будет заказать местным умельцам на «промке» (еще лучше прежнего сделают в самое ближайшее время). С ножницами – сложнее. Скорее всего, их придется украсть на «промке» и пронести в барак в ботинке под стелькой. Правда, если при выходе с работы будут не просто формально охлопывать по карманам, а «шмонать» с фанатизмом, используя металлоискатель, то неприятностей не избежать, но… авось, обойдется!
Ознакомительная версия.
