— А тут, между нами, девушками, говоря, все довольно ясно. Ну да ладно, слушай: «С новым годом! В дороге был, потому и так поздно поздравляю. Нормальные это делают сразу. И теперь, если признаться по-честному, — в дороге. В общем — седьмые сутки в пути, а причала все не видно. Фонарщик, видно, на маяке загулял. Не светит. Плыву в потемках, да и все. Помнишь моего Федю? Ну тот, который Клочихин, кораблик? Дрейфует. Очень прошу тебя, вспоминай, когда время будет и настроение подходящее, пиши. Номер у меня теперь другой — 17195, океанский. Укачало, а потому и попросил доброго человека за меня потрудиться. По-дружески крепко жму твою руку. Д. Орлов».
— Так это Дидо пишет? — неуверенно произносит Саша.
Роза молчит.
— А хочешь узнаю, что это за полевая? — предлагает Саша.
Роза пожимает плечами, смотрит в окно.
И только после ухода Саши в голове Розы мелькнула мысль, тревожная, смутная: что-то случилось с Дидо… В штрафную попал?.. Нет, нет, штрафная не для таких, как он… Ранен? Так бы и сказал… Потом она увидела в окно бегущую Сашу, вышла на порог.
— Фронтовой госпиталь в Каунасе. Вот что узнала! — выпалила на ходу Саша…
На Мариампольском шоссе Роза села на попутную машину. В кузове никого не было, она свернулась калачиком на груде промороженного брезента и, прислушиваясь к ровному воркованию мотора, стала думать о том, к кому едет. Какая сила швырнула ее мгновенно, без размышлений к человеку, которого она так мало знала, видела, да и было это давным-давно. Казалось бы, все могло раствориться в памяти, отойти бесследно под натиском времени, стремительного, бурного прибоя фронтовых дней и ночей. Ничего не растворилось в памяти девушки. Запомнилось каждое слово Дидо в дороге, каждая строчка двух его коротеньких, простых, невыдуманных писем. Перед глазами луговая пойма, пропыленный борт машины, окно кабины, рука парня… Поднял руку, взмахнул приветливо, как давнему своему другу. И она ответила…
Ровно дышит мотор заслуженной, фронтовой полуторки. Нескончаемый лес по сторонам. И там был лес, нескончаемый, дремучий. Только здесь дорога просторнее, бетонка, не трясет. Можно думать, думать… Всего один день отпущен командиром взвода на поездку. Незаметно проскользнула под колесами машины лента Мариампольского шоссе, пошли разноцветные домики пригорода, и неожиданно с высокой горы открылся город. Железные фермы моста уткнулись в дно Немана, поваленные столбы, разбитые машины с крестами. Немноголюдны городские улицы, следы недавних боев, обугленные деревья на большой аллее. Аллея упирается в огромную желтую глыбу собора, за глыбой гора, за горой здания фронтового госпиталя.
Только сутки на поездку. Время летит стремительно. В общей канцелярии заглянули в книгу, потом в картотеку, потом куда-то звонили, наконец, пропуск выписан. И началось. От одного к другому. Потом она услышала спокойные слова начальника хирургического отделения:
— Да что вы, милая моя, сейчас и речи быть не может о свидании. Утром, после обхода, утром подумаем, а сейчас категорически нет. Ка-те-го-ри-чески.
Осталась в полутемном коридоре. К кому пойти, кого просить, кто поймет ее в этом большом доме. Из комнаты дежурного врача вышла высокая темноволосая женщина. Роза видела ее еще там, в приемной, еще тогда обратила она внимание на пристальный взгляд женщины, на ее большие усталые глаза. Кто она, эта женщина в белом халате, Роза не знала, да и не нужна ей была эта женщина.
Она приближается к Розе. Шаги торопливые, идет на носках, чтобы не стучать тяжелыми каблуками солдатских сапог. Спросила вполголоса:
— Вы здесь, чтобы повидать Орлова?
Роза с надеждой посмотрела на женщину и тихо сказала:
— У меня только сутки…
— Слышала. Завтра к вечеру вы обязаны вернуться в свою роту. Понимаете, формально начальник отделения прав, но, может быть, я помогу вам. Только надо обосновать просьбу. Почему именно вы должны видеть Орлова, кто вы ему?
— Он мой друг, — спокойно ответила Роза. И, боясь, что женщина ее не поймет, волнуясь, продолжала: — Что может быть больше, сильнее настоящей человеческой дружбы. Разве это не пропуск к страдающему человеку. Ко мне в палату приходила Саша. Суматошная, самая близкая из подруг. Заскочит на несколько минуток, обогреет дружеским словом, умчится, и мысли умчатся всякие грустные, мрачные, навеянные госпитальной тишиной.
Женщина взглянула на часы.
— Через двадцать минут обход. Сейчас вы увидите Орлова. Только прошу без сочувствия, без эмоций. Волноваться ему нельзя.
…— Кто принес эти цветы, Дидо?
— Чужая тетя. Тут, знаешь, все чужие и добрые. Второй раз в ремонте, — сплошная доброта. А здорово! Правда, здорово! Сплошной ботанический сад!
Роза притворно вздыхает.
— А я даже веточку с новогодней елки не прихватила.
Дидо с трудом повернул голову к свету.
— Ты не добрая тетя.
— Я злая, Дидо, злая.
— Не злая ты…
— Культуры маловато? — вспоминает с улыбкой Роза.
— Не забыла…
Дидо с болезненным усилием поднимается на локте, с трудом протягивает к тумбочке руку, пытается открыть дверцу, что-то достать и вдруг, откинув назад голову, с приглушенным стоном валится на спину. Он только что шутил, улыбался ей, заставил верить его лицу, глазам, улыбке, и она поверила. Его улыбке, шуткам. Вот тогда только дошло до ее сознания, что он борется, не сдается, всеми силами отбивается от неотвратимой и страшной развязки. Открыл глаза, виновато взглянул на Розу.
— Вот каким я стал…
Роза сказала ему что-то ободряющее, прикоснулась к пальцам его правой руки, крепко сжала их, улыбнулась.
— Открой тумбочку, — тихо попросил Дидо. — Там книга… сверху…
Роза увидела свою фотокарточку. Это ее снимал фотокорреспондент газеты в каком-то литовском селе в тот день, когда вручили орден Славы. Она даже не спросила, откуда у Дидо этот снимок…
В палату бесшумно вошла сестра.
— Прощайтесь, ребятки, идут!
В дверях Роза, обернувшись, помахала рукой. Как тогда, на луговой пойме, когда ей было шестнадцать лет.
После боя
И снова она была в бою. Не виновата в этом нисколько, самоволки не было. Просто заблудилась, а заблудиться на передовой — проще простого. Там даже примитивных указателей-планочек на колышках нет. Там все на глаз, да на слух, да на веру. Спросишь встречного, ткнет рукой куда-то в сторону, ну и топай туда, если поверила человеку. Шла в свою роту, свернула не в ту сторону, ну и заблудилась. А тут самоходчики. Ну, конечно же, до роты теперь далеко, чужая земля, чужое небо, все чужое, а эти свои, все свое, словно островок в море. Попросилась — взяли, винтовка с оптическим прицелом — испытанный пропуск на передовую. Солдаты поделились гранатами, нашлись и патроны винтовочные…
