роли. Она, нелепо расставив ноги, наклоняется, резко наклоняется еще ниже, чтоб как можно дольше его видеть.
Мне так понятна графичность, расписание ее роли! Хочется попробовать самой так же. Заманчиво. Фрейндлих выхватывает из жизни кажущиеся такими повседневными куски, порой комичные. Построение роли у нее по синусоиде-спад, постепенный подъем и — вдруг — взлет! Какое великолепное знание психологии зрителя! И все приемы в цель, в самое яблочко.
Сегодня девчонки болтали «за любовь». Я взглянула на себя как бы со стороны. Интересно, кто же я! Однолюбка? Наверное… Мужчина и женщина…
Это две совершенно разные организации, два разных мира. Они сливаются воедино только на вершине объявленной страсти… Сейчас я говорю за женщину. Никого не берусь осуждать, но мне кажется, что сексуальный порыв может сопровождать только высокую любовь… Так для меня во всяком случае…
Что меня возвышает над самой собой, так это моя любовь. Она ведет меня, она организует мое эмоциональное поле… У женщины сексуальность — ожидание настоящей любви. Поэтому для нее это озарение и надежда…
Любовь возвышает. Иногда опрокидывает мордой в грязь. Бывает. А вообще-то, она всегда, как бумажный змей, должна парить высоко в небе. Нужен только простор, чтобы разбегаться, и еще надо уметь натягивать или вовремя отпускать бичеву, чтобы змей не опустился на землю…
Целомудрие, неприкосновенность… «Не давай поцелуя без любви»… Только любовь, только любовь может все…
— Хотите, я расскажу вам сказку о руках? Да-да, о руках. Ваших, моих. Руки-чудесные оттиски души их обладателя. Вглядитесь в свои руки, они так не похожи на руки других! Пальцы на них так точно отображают характер! Листья судьбы в прожилках линий…
Глаза для видящего. Руки видят за тех, кто незряч. В отсутствии света пальцы заменяют нам глаза.
Они безошибочно определяют любимого человека и облетают его со скоростью взгляда.
Всплеск рук и единый порыв чувств. Все сразу же меняется и приобретает другой смысл.
Прощание и взмах руки. Долго еще ловит взгляд этот взмах, как последнюю весточку о потерянном вдруг тепле…
Вот пара моих рук. Как крылья забытых вечностью птиц. Они многое могут. Летать, что-нибудь изобретать необыкновенное, волновать воображение, передавать информацию, когда глаза застилает тревога и их не в силах поднять на собеседника. Они могут ласкать, любить и разговаривать. Да-да! Разговаривать, если не можешь найти нужных слов.
Мои руки… Смотрите, они светятся, перетекая от одного образа к другому. Они измеряют ток моей крови. Они могут развеселить вас, когда я буду вам показывать сценку. Например, как мило бранятся двое влюбленных, а потом мирятся… Вот переплетаются пальцы и замирают — мои персонажи счастливы! Диковинными морскими светящимися животными, что парят в водных глубинах, они расправляются, с каждой минутой преображаясь.
Что-то сбилось. Лопнула где-то самая главная пружинка в организме, и руки опали, потеряли жизнь, уже никого не волнуя.
— Какая у меня душа? Кто я? Мы кто? Боги? Или черти? Неужели мы никогда так и не познаем себя?
«…Разум, обращенный на самого себя, похож на местную знаменитость, вызывающую улыбку чужеземцев…»
Интересно, да?
«…Сказка, детство, время, прошлое.
Мечта — юность — немая реальность —
внутренний мир. Действительность —
одиночество…»
Из тетради Эльмиры.
Учебный театр института. За столиком сидит Павел Романович. Он смотрит этюды.
На сцене появляется фигура человека, облаченного в яркий, из красочно-зазывального соцветия различных лоскутков, костюм. Этот костюм напоминает костюм клоуна.
Человек достает из коробки метроном. Странно, почему метроном? Нелепость. Ставит его на возвышение и пускает пальцем стрелку. Прислушивается к стуку — так-так, так-так. Метроном начинает отсчитывать время? Человек в неплохом расположении духа. Напевая, садится к столу. На столе зеркало. Он всматривается в свое лицо. И вдруг, как-то весь устало обмякнет, тускнеет взглядом. Оглядывается и видит принесенный с собой мешок. Немного поразмыслив, он приступает к обстоятельному извлечению из него содержимого. Раскладывает этот реквизит на столе, рассматривая каждый предмет неспеша, с большим вниманием.
Лицо человека при этом означивается по-разному. С каждым из этих предметов, видимо, связаны какие-то волнующие память мгновения. Он постоянно оглядывается то на дверь, то на метроном, будто ожидая кого-то.
Наконец, вздохнув, он как-то нехотя, начинает разгримировываться. На лице подобие усмешки. Медленно снимает грим.
Метроном стучит, уходит время… Человек то и дело взглядывает то на него, то на дверь, еще не теряя надежды. Она еще есть в его глазах, в движениях рук, поворотах головы…
Но ничего не происходит. Стучит метроном, и никто не нарушает одиночества этого человека.
Еще раз бросил взгляд на дверь, растерянными, ставшими вдруг неживыми руками он начинает брать со стола предметы и класть в мешок. Размазанные по лбу, щекам остатки грима придают лицу выражение гримасы обреченности и тоски.
Вот он встает и идет к метроному. Останавливает стрелку. Человек смахивает с него пыль и прячет в коробку.
Тишина. Время уже остановилось. Его ход теперь никому не нужен. Сгорбленная, обремененная своей ненужностью в этом мире, фигура человека становится маленькой, нескладной. Костюм теперь насмешливо, с площадной крикливостью, подчеркивает состояние своего хозяина.
Он идет к двери, проходит сцену и удаляется вместе со своим одиночеством…
— Эльмирк! У Пал Романыча даже слезы на глазах навернулись!
— Правда? А мне кажется, не совсем получилось
