— На аэродром! — бросает полковник водителю. Оглядываясь, он видит, как из «Гостевого барака» офицеры, спотыкаясь и кашляя, начинают выносить убитых…
Снова кровь, горячие раны, закатившиеся глаза. Как вот уже пять убийственно долгих лет. Но на этот раз чья это кровь, чьи это раны, чьи это глаза? И Клауса Штауффенберга захлестывает вдруг, поднимает на сияющем гребне в солнечном, небывалом озарении великая, никогда прежде не испытанная радость. Он понял все величие того, что сотворил, на что дерзнул поднять руку… Никогда так бурно не билось утомленное сердце, никогда так — с бешеной ясностью — не работал ум.
Спасти Германию Баха, Бетховена, Брамса от Германии Гитлера, Гиммлера, Геринга…
Даже если можно было бы заставить Гитлера по капле кровь отдать в самых лютых муках — и тогда Гитлер не мог бы расплатиться за самые мелкие свои преступления. А на его счету не поддающиеся охвату умственным взором, несметные миллионы, тьма-тьмущая загубленных, изувеченных, исковерканных и никогда не родившихся жизней…
Гитлер… За всю историю человечества не было человека, который открыл бы шлюзы таким рекам крови. Не по военному полководческому гению, а по масштабу завоеваний и принесенных человечеству страданий все Атиллы, Тимуры и Чингисханы, Александры Македонские и Фридрихи Великие, все завоеватели, губители и палачи рода человеческого пасовали перед богемским ефрейтором.
И вот свершилось… Гитлер убит! И Клаус фон Штауффенберг, совершивший этот беспримерный акт, мчится на машине, а затем летит самолетом в Берлин. Впереди — смертельный риск, немыслимо трудная борьба. Ведь живы еще Гиммлер, Геринг, Геббельс…
Какая горькая ирония в том, что орудием возмездия стал полуслепой, однорукий полковник гитлеровской армии, словно не было в Германии и Европе других сильных рук, других зрячих глаз…
Убиты или смертельно ранены полковник Брандт, генерал Кортен, адъютант Гитлера генерал Шмундт, стенографист Бергер. Не поцарапало только Кейтеля.
А Гитлер? Гитлер поднимается с пола с криком:
— Ох, мои новые брюки — я только вчера их надел!
Штауффенберг, уже празднуя победу, не мог видеть, как из дымящихся развалин «Гостевого барака» вышел, шатаясь, поддерживаемый Кейтелем, Адольф Гитлер. Взрыв опалил его черные седеющие волосы, лицо, ноги, оглушил, разорвав барабанные перепонки, контузил, временно парализовал правую руку. Рухнувшая балка едва не сломала ему позвоночник.
Вид Гитлера был ужасен. Покрытое копотью лицо, разодранная дымящаяся штанина, воспаленные, обезумевшие глаза.
Гитлер жив. Он чудом избежал смерти, но никогда уже не станет прежним Гитлером. Глубоко контужен мозг в треснувшем железо-бетонном черепе, спрятанном в восточнопрусском лесном болоте.
Еще смертельно опасен этот волк-оборотень, зализывающий раны в своем логове. Несчетное число жизней еще унесет он с собой…
Штауффенберг летит в Берлин, а Гитлер уже звонит туда, требуя ареста Штауффенберга и других заговорщиков:
— Я повешу их как скотов!… Я посажу их жен и детей в концлагеря! Я буду беспощаден!
ОБЕР-ЛЕЙТЕНАНТ «ШАХЕРЕЗАДА»
Лай собак на фольварках. Окрики часовых из лесного мрака: «Хальт! Пароль?» Девять силуэтов среди черных сосен, девять теней на освещенном луной лесном ковре. «Это лесные призраки!» — в страхе перешептываются немцы. В тихое гудение сосен на ветру то и дело врывается натужный гул моторов, за лесом стучат на стыках колеса ночных эшелонов. «Хальт! Пароль?»
Позади взмывают осветительные ракеты, дрожит неземное, призрачное сияние, незнакомо белеют сосны, кружатся хороводом их черные тени. Когда ракета взвивается, шипя и рассыпаясь, слишком близко, «лесные призраки» падают плашмя, замирают, считая секунды… Вдогонку гремят автоматные очереди, выводит басовитую трель пулемет «МГ-34», верещит «МГ-42», выстреливая в мрак, по мелькнувшему силуэту «лесного призрака», по сорок трассирующих пуль в секунду…
У разведчиков шесть автоматов и одна винтовка… Но они не отвечают. Патроны на исходе. В заплечных мешках ни крохи — ребята на ходу подтягивают ремни. Трое суток во рту ни росинки не было. Нет воды, и «лесные призраки», проглотив таблетку дисульфана, пьют из копытного следа желтую дождевую воду, густо настоянную на палой хвое.
Ночью, в дождь, выбираются «призраки» из лесу, копают руками картошку, брюкву, свеклу, набивают мешки ржаными колосьями.
Жуют немолотое жито, едят сырыми брюкву и свеклу, картошку варят в те редкие ночи, когда можно без крайнего риска разложить костер.
— Вер да?
— Полиция! Откройте именем закона!
Дверь открывает высокая седая немка в траурно-черном платье, худая и прямая, как шомпол. В руках у нее моргают на сквозняке свечи в тройном серебряном подсвечнике.
Мельников и Раневский решительно оттесняют ее от дверей, быстро и бесшумно входят, прикрывая, но не запирая за собой тяжелую, обитую железом дверь. Овчаров стоит на стреме за дверью. Автомат на боевом взводе, палец на спусковом крючке…
Немка окидывает тревожным взглядом незнакомцев, закрывает рот рукой, чтобы не закричать, но мигом овладевает собой.
— Если вы сейчас же не уйдете, — шепчет она, — вы погубите и себя и нас! Herr Jesus! У меня десять эсэсовцев на постое!… Пожалейте моих внуков!…
Раневский негромкой скороговоркой переводит слова старой немки.
— Пардон, гроссмуттер! — недоверчиво усмехается Ваня Мельников, но все же приоткрывает дверь.
Кажется, старуха не врет. В глазах — мольба, тревога. В ней при свечах есть что-то рембрандтовское…
— Кто там стучал, фрау Хейдт? — доносится из комнат чей-то раздраженный баритон. Слышатся приглушенные ковром грузные шаги…
Немка тихо запирает за разведчиками дверь.
…На одной из дневок разведчики просыпаются в семь утра от яростного тевтонского рыка. Все хватаются за оружие, — немец ревет совсем неподалеку. Раневский предостерегающе поднимает руку:
— Спокойно. Это фельдфебель гоняет солдат. Строевая подготовка.
На просеке, метрах в двухстах от разведчиков, раздается резкая, как удар кнута, прусская команда:
— Нидер — ауф! Нидер — ауф!
— Боже мой! Чего этот леший так орет? — удивляется Зина.
— Манера такая, — отвечает Шпаков, напряженно вслушиваясь. — Пруссия…
Соседство, что и говорить, не из приятных, но деваться некуда. По всем четырем просекам вокруг лесного квадрата, где укрылась на день группа, ходят, ездят на велосипедах, мотоциклах и машинах солдаты. Особенно опасны те, кто ходит, — что стоит ходоку свернуть в лесок, срезать угол, пойти напрямик!
