Образ двойной бесконечности запечатлен на всех вещах. Что же представляет собой человек в «обширном лоне природы»? — спрашивает Паскаль и отвечает: «Ничто по сравнению с бесконечностью, все по сравнению с небытием, середина между ничем и всем, бесконечно удаленная от понимания крайних пределов; конец и начала вещей скрыты от пего в непроницаемой тайне. Равно неспособен он увидеть ничто, из которого извлечен, и бесконечность, которая его поглощает» (там же, 526, фр. 199). Как видим, «Мысли» Паскаля, задуманные как «Апология христианской религии», дают иную трактовку соотношению бытия и ничто, чем работа «О геометрическом уме». Для Паскаля-христианина становится вполне естественной мысль о том, что ничто может породить нечто: ведь бог сотворил этот мир (и всех тварей на земле, и человека в том числе) буквально ех nixilo, из ничего. Что невозможно в царстве природы по законам естественным, то для бога оказывается единственно возможным.
Зная наше истинное положение в мире, мы должны понимать, что не можем «всего» знать, ибо для этого надо было бы обладать способностью познания столь же бесконечной, как и сама природа. Причем бесконечная гносеологическая способность необходима для постижения не только мира в целом, бесконечно великого, но и части мира, и каждой отдельной вещи, и бесконечно малого, поскольку все это «увязано в один клубок». Поэтому нельзя обольщаться ни кажущейся простотой вещей, ни малостью предмета исследования, ни ограниченностью видимого горизонта познания, не забывая о скрытой за всем этим бесконечности.
Между тем человек ограничен и конечен как по своей природе так и по всем своим способностям. Его чувства и разум постигают только определенный диапазон явлений. Так, например, чувства человека не переносят никаких крайностей: слишком сильный шум нас оглушает, слишком яркий свет ослепляет, очень далекое и очень близкое расстояния мешают нам видеть, мы не чувствуем ни крайнего тепла, ни крайнего холода и т. д. и т. п. (см. там же, 527, фр. 199). Разум ограничен и сам по себе, поскольку не все может доказать, и в силу различных и многочисленных условий и обстоятельств (личный интерес, нравственные пороки, страсти, воображение, болезни и др.), которые мешают ему видеть истину и нарушают «естественный ход» его мыслей. Кто не знает, говорит Паскаль, что иные люди не переносят одного вида котов, крыс, звуков раздавливания угля до того, что их «разум срывается с петель». «Наш собственный интерес есть превосходное средство для отвода глаз. Так что даже самому правдивому человеку в мире нельзя быть судьей в своем собственном деле… Верное средство проиграть самое справедливое дело — поручить его ближайшим родственникам» (там же, 505, фр. 44).
Любовь и ненависть, другие страсти души, как и болезни тела, «повреждают» наши чувства и разум. Особо Паскаль выделяет воображение в качестве причины заблуждений. Умея безраздельно господствовать над человеком, воображение «установило в нем вторую природу», подчас враждебную разуму. Даже самый великий философ в мире не сможет без страха и колебаний пройти по очень широкой доске, переброшенной через пропасть, хотя бы разум и убеждал его в полной безопасности. Иные при одной мысли об этом бледнеют и обливаются холодным потом (см. 14, 504, фр. 44). С другой стороны, воображение может сделать людей счастливыми, хотя и не может их сделать мудрыми, как разум. Но мудрый, чистый, благородный разум поддается всякому влиянию, не умея противостоять воображению, которое зачастую берет над ним верх. «Сколько бы разум ни кричал, он не может сам оценивать вещи» (там же, 504, фр. 44), и «воображение правит миром», создавая в нем красоту, справедливость и счастье. Воображение преувеличивает заслуги великих мира сего, облаченных в пышные одежды, вселяет уверенность в справедливость судей, выступающих в своих красных мантиях. Надо иметь слишком возвышенный ум, говорит Паскаль, чтобы увидеть «просто человека» в великом сеньоре, окруженном сорока тысячью янычар в своем роскошном дворце. Воображение настолько владеет людьми, что даже самый мудрый человек, если бы захотел следовать одному только разуму, показался бы всем явным безумцем.
Каким диссонансом общепризнанному культу человеческого разума в его время звучат все эти неутешительные сентенции о слабости и недостатках гордого «владыки» мира и познания! Как бы желая его совершенно развенчать, Паскаль, наконец, представляет разум еще и смешным: «Ум человека, этого верховного судьи мира, не настолько независим, чтобы не быть смущенным первым же шумом, возникшим около него. Не надо грохота пушек, чтобы помешать течению его мыслей. Достаточно шума флюгера или блока. Не удивляйтесь, если он теперь плохо рассуждает, муха жужжит у него над ухом: этого достаточно, чтобы он перестал трезво мыслить. Если вы хотите, чтобы он обрел способность снова видеть истину, прогоните это животное, которое сбивает его разум с толку и смущает этот могущественный ум, управляющий городами и государствами. Забавный же этот бог. Какой смешной герой!» (там же, 506, фр. 48)). Очень легко истолковать этот фрагмент и ему подобные в духе полнейшей дискредитации разума Паскалем в угоду христианскому вероучению. Но все дело в том, что живая и глубокая мысль Паскаля, железная логика математика, интуиция ученого-естествоиспытателя далеко уводят его за пределы религиозной веры. Он видит истину не только — и не столько! — через «религиозные очки», но и посредством своего «естественного света» разума и чувств.
Его диалектический ум не переносит никаких односторонних суждений, однозначных решений, необоснованных преувеличений. Не случайно, что в противовес «культу разума» он не выдвигает «культа чувств» или интуиции, но определяет каждой гносеологической способности свою «законную» сферу компетентности. Паскаль знает могучую силу и власть человеческого разума, величественнее которого для него нет ничего в природе (см. подробнее об этом в следующей главе), но, увы, — в отличие от рационалистов — он слишком хорошо знает и его слабости. Так что нельзя сказать, что Паскаль является «певцом» этих слабостей. Нет, он скорее их чуткий регистратор, тонкий «барометр». Он фиксирует их не бесстрастно, как сторонний наблюдатель, а с целой гаммой чувств: огорчения, тоски, боли, обиды, печального удивления, иронии.
Но лейтмотивом здесь оказывается ощущение глубокого парадокса, противоречия, разлада между высоким природным достоинством разума и его реальными слабостями. Именно потому, что в соответствии с духом своего времени Паскаль слишком высоко ставит человеческий разум, он «пронзительно» поражен его несовершенством: «Все достоинство человека заключено в мысли, но что такое эта мысль? Как она глупа! Она великолепна и несравненна по своей природе. Разве необходимо, чтобы она имела столь чуждые ей недостатки, за которые она достойна презрения, а между тем она полна ими до нелепости. Как она величественна по своей природе, как она низка по своим недостаткам» (там же, 597, фр. 756).
