С молчаливого согласия экипажа бой начал радист.
– Прошу вашего разрешения оставить здесь, в Гижиге, несрочный груз – билеты осоавиахимовской лотереи для базы Каменской. Этот груз хотя и не особо тяжелый, но места занимает много, а у нас и без того тесно, работать невозможно.
– А не получится ли так, – заметил я, – везли почту на самолете, люди на нее надеялись, а она через год приедет на пароходе?
– На этот счет не беспокойтесь. Отсюда в Каменское через каждые два дня почта отправляется на нартах. На третьи сутки будет на месте.
Этим доводом меня, что называется, «приперли к стенке», и я сдался:
– Если так – сгружайте.
…На аэродроме все готово к отлету. Моторы нагреты, в них залито горячее масло. Выброшенные из кабин пачки лотерейных билетов лежат на снегу возле машин. Ветер треплет разлохматившуюся бумагу, в которую они завернуты.
Налили воду, приступили к запуску моторов. Сейчас они взревут, и мощная струя воздуха от винта может разметать по полю плохо упакованные билеты. Чтобы этого не случилось, наш радист небрежно отбросил их в сторону.
– Что же ты почту не сдал? – спрашиваю я у радиста.
– Сейчас приедут и возьмут, – весело отвечает он. – Никуда не денется!
Пора было вылетать, и мы, так и не дождавшись замешкавшихся почтарей, отправились.
Ярко светило солнце. Ослепительно блестел снег. Установилась идеальная летная погода, которая не балует нас на Севере. Настроение было превосходное.
Вот уже показались две радиомачты и кучка домиков возле них. Это и есть культбаза.
Как только люди заслышали жужжание моторов в воздухе, из всех домиков, откуда ни возьмись, выбежало столько народу, что наши пошутили:
– Теперь понятно, почему такая большая почта. Тут плотность населения выше, чем в центре города!
– А вот, – сказал я, – сейчас они всей своей плотностью кинутся на почту, и кое-кому не хватит. Вот и неприятно будет!
Но неприятность оказалась не там, где я ее ожидал.
Едва разошелся тепло встретивший нас народ, ко мне подошел начальник культбазы. Вместе с ним к самолету подъехали нарты с вооруженной охраной и принялись забирать почту.
– Что это вы сегодня с охраной? – спросил я у начальника.
– Важная почта, товарищ Водопьянов!
Он лично развязал каждый мешок и по описи проверил его содержимое. Когда машина была полностью освобождена от груза, начальник снова подошел ко мне.
– А где же главная почта? – спросил он с беспокойством.
– Какая это – главная?-удивился я. – Здесь все, что у нас было. Только лотерейные билеты в Гижиге остались.
– Нет, здесь не все, – настаивает начальник. – Вот, смотрите: Хабаровск сообщил, что на вашей машине выслано полмиллиона денег! Куда вы их запрятали?
– Да что вы! – возмутился я. – Разве бы мы стали шутить с таким грузом!.. Не было у нас никаких денег. Мне не раз приходилось возить деньги на Сахалин. Я знаю, что их упаковывают в специальные кожаные мешки.
– Я не знаю, как и во что были упакованы деньги, – продолжал начальник, – я знаю только, что их с вами выслали из Хабаровска.
Здесь я уже обеспокоился не на шутку. Вместе с начальником мы перерыли всю почту, но никаких денег не нашли.
– Может быть, – говорит тогда он, – вы не лотерейные билеты, а наши деньги оставили в Гижиге?
– Что вы, шутите? – обиделся я. – Как это может быть? Билеты были в такой разлохмаченной бумаге… Разве деньги так пакуют!.. Впрочем, на всякий случай проверим!
Один из красноармейцев побежал на рацию. Когда он вызвал Гижигу, я попросил вскрыть несколько пачек, брошенных нами на аэродроме, и узнать, что именно хранится в бумажной упаковке. Прошло некоторое время – Гижига вызвала нас, сообщила, что в бумажных пачках нашли деньги счетом полмиллиона рублей, и запросила, что с ними делать.
Я до сих пор не знаю, почему эту сумму отправили без надлежащей упаковки. Мало ли что могло быть! Возможно, что в нужный момент просто не оказалось свободных кожаных мешков. Но когда я вспоминаю валяющиеся в снегу и грозящие ежеминутно разлететься полмиллиона рублей, я говорю себе: «Если уж взял груз на самолет, то изволь его доставить на место!»
В тот год на острове Сахалин должны были начать изыскания пути для постройки новой железной дороги. К городу Александровску подошел ледокол «Добрыня Никитич». Он привел пароход, на борту которого было пятьсот участников изыскательской экспедиции.
Люди сошли на берег. Им устроили радостную встречу. Все было хорошо. Но уже на другое утро оказалось, что все очень плохо из-за одной «мелочи»: все приехавшие были кто в валенках, кто в ботинках. Нечего было и думать о возможности начать работу. Без сапог и шагу ступить нельзя. А сапог, да еще в таком количестве, в Александровске не оказалось.
Экспедиция сидела в вынужденном бездействии. Каждый день этой своеобразной «безработицы» большой группы людей приносил государству огромные убытки.
Срывались сроки изыскания новой трассы.
Местные власти забили тревогу: полетели радиограммы во все населенные пункты Сахалина. Сапоги нашлись в селе Верещагине, за триста пятьдесят километров от Александровска. Тем временем весна наступала все более деятельно, лед отошел от берегов. Сообщение между населенными пунктами на собаках и лошадях было прервано.
Как доставить эти сапоги?
Весенняя распутица сделала непроходимыми даже немногие тропинки. Морским путем тоже не воспользуешься: Верещагино расположено в северной части Сахалина, там стоит сплошной лед. Положение безвыходное.
В это время прилетел я, и меня сразу попросили слетать в Верещагино за сапогами.
– Без разрешения начальника управления, – ответил я, – не имею права никуда летать. Пошлите радиограмму в Хабаровск. Если разрешит – полечу с удовольствием.
В тот же день пришел ответ: «Категорически запрещаю вылет Верещагино».
– Это неважно, – говорят мне в исполкоме. – Мы создали специальную комиссию по этому вопросу и вынесли решение: объявить военное положение и мобилизовать вас для полета за сапогами. Отказаться вы не имеете права.
– Делайте что хотите, – ответил я, – но я не имею права лететь после такой радиограммы. А вдруг я поломаю машину? Что тогда? Ваша комиссия отвечать будет?
– Да ты пойми, – убеждали меня члены комиссии, начиная горячиться, – люди будут сидеть без дела полтора месяца! Ведь это же государственное дело… А ты рассуждаешь со своей колокольни!
Но я не рассуждал «со своей колокольни». Мне самому очень хотелось полететь, только я не мог пойти на такое нарушение дисциплины. Долго я ломал себе голову и наконец предложил такой выход:
