От того что сам Дарвин ни в каких диспутах участия не принимал, постепенно возникла легенда, будто он уклонялся от споров, всколыхнувших весь мир. Так считали даже некоторые биографы великого натуралиста. Но это миф. Публично он действительно не выступал предоставив это Гексли и другим своим сторонникам помоложе и покрепче здоровьем. Но в письмах к ним и другим ученым Дарвин умело направлял всю борьбу, ободрял и вдохновлял своих соратников, подсказывал им, советовал, как лучше ее вести, нанося противникам неотразимые удары.
«Дарвин побеждает всюду, - писал один ученый. - Он нахлынул как наводнение, сметая любые преграды одной лишь силой фактов и достоверности».
В России страстным пропагандистом его идей стал К.А. Тимирязев - молодой профессор Петровской академии (теперь она носит его имя). Реакционеры прямо науськивали на него власти: дескать, вслед за Дарвином Тимирязев изгоняет бога из природы, да еще «на казенный счет», пора его из академии выгнать. Но Тимирязева поддержали А.Н. Бекетов, Н.А. Северцов, В.О. Ковалевский и другие передовые ученые. В ноябре 1867 года по их настоянию Дарвина торжественно избрали членом-корреспондентом Российской академии наук.
«Мы тут читали вместе одну превосходную работу, проповедующую... дарвинизм, - писала приятельнице Эмма Дарвин. - Мне иногда ужасно странно, что близкий мне человек поднимает в мире такой шум».
Борьба достигала такого накала, что в Германии противники Дарвина даже выпустили подленькую медаль, изобразив на ней великого ученого с ослиными ушами. Как ядовито отметил К.А. Тимирязев, медаль была «из экономии свинцовой».
И все же даже идейные противники не могли не восхищаться Дарвином-человеком. Профессор Данилевский, хотя его и привели в ужас «безбожные идеи» дарвинизма, писал: «Кто прочел и изучил сочинения Дарвина, тот может усомниться в чем угодно, только не в глубокой его искренности и не в возвышенном благородстве его души».
Дарвин получал массу писем - к сожалению, большей частью вздорных. («Все дураки Европы сговорились задавать мне глупейшие вопросы...»)
Он внимательно читал все статьи и заметки в газетах о своей книге. Если они заслуживали хоть малейшего внимания, Дарвин непременно делал на вырезках пометку: «Иметь в виду при следующем издании». Но он огорчался, что гораздо чаще приходилось помечать: «Ничего нового» - или просто ставить нуль. («Я мог бы написать о своих сочинениях куда более сильную критическую статью...»)
«Критикам этого ученого не следовало бы никогда забывать, что они имеют дело с человеком, который двадцать лет обдумывает свои мысли, прежде чем выпускать их в печать» (К.А. Тимирязев).
На каждую интересную статью или письмо Дарвин старался непременно ответить сам: «Разрешите мне поблагодарить Вас за любезность, с какой Вы часто ссылаетесь на мои труды, и еще за большую любезность, с какой Вы не соглашаетесь со мною...»
«Вы говорите о том, что я слишком подчеркиваю возражения против моих взглядов, и некоторые мои английские друзья тоже думают, будто я в этом отношении делаю ошибку, но истина заставляет меня писать так, как я писал, и я склонен думать, что это - хорошая политика».
Но возникали и вопросы, на которые создатель теории происхождения видов путем естественного отбора ответить не мог...
Через восемь лет после выхода книги Дарвина талантливый инженер Флиминг Дженкин выдвинул против его теории весьма серьезное возражение. Возникшее случайно наследственное изменение - явление единичное, рассуждал он. Вероятность встречи двух особей с одинаковыми изменениями, конечно, очень мала. Так что у потомков возникшее изменение будет с каждым поколением разбавляться, ослабевать - и очень скоро растворится совсем, сойдет на нет. Значит, оно не может быть использовано отбором, теория Дарвина ошибочна, - причем в самом корне, в основе! («Много затруднений причинил мне Флиминг Дженкин, но он принес мне больше реальной пользы, чем какой-либо другой очерк или отзыв».)
Логика и расчеты Дженкина казались безупречными. Возражать ему было трудно, хотя Дарвин мог бы привести немало случаев, когда многие признаки передаются устойчиво из поколения в поколение, без всякого «разбавления».
Один из таких примеров был ему хорошо известен с детства. Феодального сеньора его родного города - одного из давних предков герцогов Шрусбери - природа отметила редким физическим недостатком. У него срослись первые и вторые фаланги на пальцах рук. И это увечье, не исчезая, передавалось из поколения в поколение вот уже целых пятьсот лет!
А знаменитый «нос Бурбонов», сохранившийся у потомков даже тогда, когда в их жилах осталась вроде бы лишь одна сто двадцать восьмая часть крови основателя семейной династии - Генриха Пятого?
Примеры наглядные, но ведь пример еще не доказательство. И Дарвин не мог убедительно опровергнуть казавшиеся строгими и бесспорными математические расчеты Дженкина. Ему пришлось ввести некоторые оговорки и поправки в свои рассуждения, - к сожалению, они окажутся ошибочными. Пытаясь опередить свое время и разгадать сокровенные тайны наследственности, хотя не было еще для этого необходимых данных, Дарвин сочинит запутанную и надуманную «временную гипотезу» пангенезиса, от которой быстро откажется. («Я неизменно старался сохранять свободу мысли, достаточную для того, чтобы отказаться от любой, самой излюбленной гипотезы (а я не могу удержаться от того, чтобы не составить себе гипотезу по всякому вопросу), как только окажется, что факты противоречат ей... Это весьма опрометчивая и недоработанная гипотеза».)
Хотя практики-селекционеры добились немалых успехов в выведении новых пород и сортов, их представления о том, как наследуются приобретенные признаки, были в те времена еще весьма, далеки от истины. Казалось, например, бесспорным, будто родители передают их детям «вместе с кровью» (мы до сих пор говорим: «чистокровный» или «полукровка», отдавая, дань этим давно устаревшим представлениям).
Наследуемые признаки передаются по особым, довольно причудливым на первый взгляд законам. Это уже выяснил к тому времени, когда озадачил Дарвина каверзными вопросами Дженкин, никому пока не известный монах Грегор Мендель. Но о его гениальных исследованиях и открытиях мир узнает только через полвека...
Тогда представляли себе наследственность как бы в виде жидкости, которая может смешиваться, разбавляться или, наоборот, становиться концентрированнее. А опыты Менделя показали, что унаследованные от родителей признаки существуют, не смешиваясь, не сливаясь - скорее напоминая твердые шарики разного цвета. Они вовсе не растворяются друг в друге и проявляются у потомков в разных, порой совсем неожиданных сочетаниях. А более поздние исследования покажут, что подвергшиеся мутантным изменениям гены даже могут вообще долгое время как бы храниться «про запас», никак себя не проявляя, пока не окажутся полезными при изменившихся природных условиях.
