Ознакомительная версия.
– Читай его книги, подготовь вопросы, – предупреждал четвертый.
По правде говоря, из сказанного владыкой и опубликованного в самиздатовских книгах и эмигрантских журналах 1980-х годов мне было известно немногое. Я не присутствовал на полуофициальных встречах с владыкой на московских квартирах, не ездил в Лавру на его выступления перед учащимися духовных школ. Все это могло бы быть, будь я крещен. Приход в Церковь состоялся позже, и мое воцерковление шло медленно, тяжело, как это иногда случается с новоначальными служителями искусства. Да, владыка Антоний был нашим современником, он служил, он жил среди нас, но при этом был где-то далеко, за морем, почти в ином недоступном мире, во всяком случае для большинства россиян 1990-х.
…Девятое января 1998 года, лондонский аэропорт Хитроу. Температура на улице +14 С°, яркое, не зимнее солнце, голубое безоблачное небо, зеленая английская трава, шагающие улыбающиеся люди в майках. Меня встретил отец Михаил, немного волнующийся за нашу общую работу, за то, какое впечатление произведет на меня Англия. Мы ехали к нему домой на запад Лондона по дороге с романтическим названием М4. По-старому она звучит куда интереснее – Грейт-Вестерн-Роуд. Названа так еще римлянами, оставившими после себя много достопримечательностей, сохранившихся до сих пор: следы древней мощеной дороги, старые полу-развалившиеся виадуки и крепости, поселения, ставшие со временем английскими городами, в том числе знаменитые бани – система строений банно-развлекательного характера и назначения, несколько бассейнов с минеральной целебной водой с постоянной температурой в 42 °C и многое другое. Мимо проносился придорожный ландшафт, зеленый и ухоженный. Начались городские кварталы, двух– и трехэтажные, не похожие на московские громадные, безликие и местами облезлые, но родные многоэтажки.
Семья Фортунато жила на западе Лондона в районе Чизик, который издавна населяли художники, музыканты, адвокаты. Дома здесь в основном старой постройки, с эркерами, большими окнами, просторные и известные в Англии как «семейные дома». Дом Фортунато на тихой улочке Ротшильд-Роуд был на две семьи, имел крошечный садик спереди и садик побольше позади. Этот садик позади дома, огороженный изгородью, и был местом отдыха для обитателей дома. Здесь было солнечно и уютно. Рядом с калиткой разросшаяся декоративная вишня с толстым стволом и ветками без листьев, необычно для этого времени года усыпанными розовым цветом.
– Это что, такая у вас зима? – спросил я батюшку, который ловко и молодо выскочил из машины.
– Вот, удивляйтесь и радуйтесь, но что вы скажете, когда увидите, что у нас есть удивительного в саду, – ответил он и постучал висящей медной колотушкой в голубую дверь. «Хорошо живется в Англии, – подумал я. – У них еще и сад есть».
Дверь растворилась, и на пороге появилась матушка Мариамна, которую я уже видел в России. Она не раз сопровождала отца Михаила в его регентских поездках по городам и весям нашей страны. Они оба останавливались в доме своей хорошей московской знакомой рядом с храмом Большое Вознесение[4], Алины Сергеевны Логиновой, искусствоведа, одной из организаторов московского Музея частных коллекций. Из окна комнаты, где останавливался отец Михаил, был виден купол храма. Он вспоминал: «Живя здесь, я каждый день просыпался и молился, глядя на крест этого храма, думал о Пушкине, который венчался здесь, об Орлове, которого здесь отпевали, о своих родственниках, которые ходили молиться сюда. Фортунато жили и в Москве тоже, здесь до сих пор живут мои близкие. Одним словом, я здесь у себя дома. Хорошо! И владыка Антоний говорил мне, что он тоже любил прийти сюда, постоять рядом или зайти в соседнюю церковку, связанную с Суворовым. Владыка Антоний приезжал в Москву, когда эти храмы были еще закрыты. Последний раз он приехал проститься со своими родными Скрябиными в 1990-е годы и зашел сюда помолиться. Хорошее место».
Матушка Мариамна ездила с отцом Михаилом в Кузнецы – Свято-Никольский храм на Новокузнецкой улице, где располагается ПСТГУ[5], с хором которого отец Михаил много и плодотворно работал, разучивал свои гармонизации, рассказывал о церковном пении, проводил службы. Но мне матушка Мариамна запомнилась так. Однажды, проводив их домой, я собирался уходить, и она неожиданно стала рассказывать о том, как они с отцом Михаилом вместе поют.
– Прошу вас, спойте хоть что-нибудь, самое короткое, – попросил я.
Они замолчали, переглянулись и запели «Богородице Дево, радуйся» греческого распева по-английски, затем повторили по-славянски. Во время пения, тихого, для себя, они смотрели друг на друга глазами, полными нежности. Сколько лет они вместе – тридцать пять, сорок? Бог дал им семейное счастье, возможную полноту совместного человеческого бытия, общих дел, забот. Жизнь обоих была целиком посвящена Церкви. Матушка Мариамна была иконоведом такого масштаба, что ее неоднократно приглашали университеты Оксфорда и Кембриджа читать курс лекций по иконе и церковному изобразительному искусству. Матушка являлась ученицей Л. А. Успенского[6], писала иконы, в том числе для иконостаса лондонского собора. Ее иконы есть в приходах Лондона, Оксфорда, Кембриджа и других городов. В их лондонском доме была мастерская, множество специальных книг, художественных альбомов, слайдов – следов нескольких исследовательских поездок в Грецию, Италию, Югославию, Россию. Прихожане лондонского собора с благодарностью вспоминают циклы бесед об иконе, которые вела в течение многих лет матушка Мариамна Фортунато. Она очень красиво рассказывала своим низким грудным голосом, объясняла стилистику иконографии, при этом искренно удивлялась мастерству древних мастеров, их символике, языку, как будто сама впервые слышала об этом. Часто эти беседы-лекции выходили за рамки разговора о церковном искусстве и становились проповедью Православия, разговором с верующим человеком-другом. В этих беседах всегда принимал участие отец
Михаил. Он привозил из дома экран, диапроектор, коробки со слайдами и скромно переводил на русский язык рассказ своей многознающей супруги, стараясь оставаться в ее тени.
…Мы прошли в дом, началась приятная, без спешки, череда вопросов-ответов, воспоминаний о московских встречах, об общих знакомых. Подошло время обеда. Матушка пригласила к столу в столовую-кухню на нижнем этаже, рядом с ее мастерской и выходом в садик-патио, который виднелся за приоткрытой дверью. «А, так вот, значит, тот самый сад, о котором говорил отец Михаил», – мелькнула мысль.
– Кстати, не хотите полюбоваться нашим садом, в котором матушка проводит утренние часы досуга, если он, конечно, есть у нее, – сказал отец Михаил.
Мы вышли в сад. Все его убранство составляли несколько кустов-деревьев, среди которых выделялась цветущая (!) камелия, и декоративный забор, увитый колючими розами. Матушка спросила меня: «Скажите мне, пожалуйста, почему именно роза была выбрана мною для садовой декорации? Думаете, для красоты? Не знаете? Тогда я вам отвечу сама: от воров!» – и весело рассмеялась.
Рядом с высоким каменным забором между домами проходит народная тропа, которой пользуются местные жители. Воров среди них нет, но есть воры проходящие, мигрирующие, которые время от времени «навещают» местное население. Дом отца Михаила несколько раз подвергался ограблению. Но вовсе «комичный» случай произошел с протоиереем Андреем Тетериным, который поселился в этом доме после отца Михаила. Вор залез ночью через маленькую форточку с улицы и выкрал все ценные вещи из комнаты, в которой спал священник, так и ничего не услышавший. Личное состояние вора увеличилось на ноутбук, фотоаппарат и мобильный телефон. Вот какие профессионалы бывают.
Интерьер Успенского кафедрального собора в Лондоне
Помолившись, мы сели за стол. Чувствуя мою языковую застенчивость и опаску, матушка Мариамна старалась задавать вопросы по-русски, долго подбирала слова. Для нее русский-язык ее отца, но не родной. Но потом все решили, что ради практики будет лучше для меня, если русский язык останется в запасе и я буду стараться говорить по-английски. День завершился многочасовым сидением с отцом Михаилом в его кабинете наверху, где стоял огромный старый письменный стол, до предела заваленный бумагами, где были книжные полки с изданиями богословских, исторических и музыкальных книг, которые отец Михаил собирал еще со времен своей парижской студенческой юности. Он рассказывал мне о своих текущих церковных делах, о подготовке очередного регентского семинара в России и ничего не говорил пока о моей предстоящей работе с хором собора. Была пятница, 9 января, завтра мы поедем в храм, завтра я увижу владыку Антония.
Десятое января 1998 года. Суббота. Воскресная всенощная. Отец Михаил привез меня на службу, с которой должна была начаться моя непосредственная подготовка к работе и знакомство с хором. Мы вошли в храм, тихий, немноголюдный, погруженный в тишину, которая была присуща общей атмосфере лондонского собора, была неким неотъемлемым его атрибутом. Как объяснил мне отец Михаил, тишина была необыкновенно дорога владыке. Он взращивал тишину в храме, воспитывал привычку к ней в прихожанах, он приучал к ней людей – и взрослых, и юных.
Ознакомительная версия.
