Ознакомительная версия.
Владыка Антоний служил иерейским чином. Рядом с ним был другой владыка, как я потом узнал, архиепископ Керченский Анатолий. От всего происходящего веяло каким-то тихим спокойствием, скромностью, простотой и вместе с этим стариной, как-то утерянной и ушедшей из российских храмов. В соборе было человек сто или чуть больше, молящиеся стояли на своих местах, по храму никто не ходил. Служба шла как обычно.
Хор под рукой отца Михаила пел уверенно, слаженно, осмысленно проговаривал литургические тексты на обоих языках, и мне невольно подумалось, а чему, собственно, я буду их учить? Что нового и важного я готов преподать певчим, клиросный опыт которых, по-видимому, превосходил мой собственный церковный и певческий опыт? Однако было уже поздно рассуждать, надо было настраиваться на работу, думать о репетиции.
На причащении священников отец Михаил покинул свой пост, ушел в алтарь, передав управление хором помощнице Аннамари.
Вернувшись, он тихо сказал мне, что владыка Антоний хочет познакомиться со мной и просит подойти к алтарю, к распятию, куда обычно собираются люди и куда после службы выходит митрополит. Пока я буду разговаривать с владыкой, хор успеет попить чай и приготовить зал для спевки. Ничего не подозревая, лишь где-то в самой глубине сердца чувствуя предательский холодок, я спустился вместе со всеми вниз ко кресту, затем прошел к южной боковой алтарной части храма и встал в очередь ожидавших владыку прихожан.
Митрополит Антоний вышел через южные алтарные двери, не те, которые находятся в иконостасной перегородке, а через боковые, не видные глазу, завешенные тканью. Он начал разговаривать с тем, кто стоял ближе к нему. Наблюдая за владыкой вблизи, я терпеливо и спокойно ожидал своей очереди.
Меня представил ему отец Михаил, назвал имя и дело, ради которого я приехал в Лондон. Как-то неожиданно для меня владыка положил свои руки мне на плечи, посмотрел на меня внимательным и добрым взглядом… и начал благодарить. Несколько фраз, которые он произнес, поразили меня. Он благодарил меня за то, что я нашел время приехать в Лондон, что я согласился помочь хору стать лучше, и вообще говорил мне такое, чего на самом деле я никоим образом не ощущал и не относил к себе. В его словах не было и тени игры или юмора, они были искренни, серьезны, он говорил то, что, наверное, думал. Время и пространство для меня снова начали как-то незаметно растворяться. Вновь появились слезы, я ничего не мог с собой поделать, но при этом по сердцу разливалась неведомая ранее радость, было как-то непонятно тихо и хорошо. Владыка еще более приблизился ко мне, его руки по-прежнему лежали у меня на плечах, он что-то продолжал мне говорить, а я лишь смотрел ему в глаза, видел, как он улыбается, понимая мое волнение и преизбыток чувств. Через пару минут он отпустил меня, и, ведомый отцом Михаилом, который присутствовал при всем этом, я последовал в трапезный зал собора, где стоял несмолкающий шум голосов, люди стояли, сидели, пили чай и общались.
Как прошла репетиция, я мало помню. Помню, что вначале извинился перед хором за свое самочувствие, которое, скорее всего, не позволит мне провести спевку как надо, как того ожидают от меня певчие. Я объяснил причину своего волнения и почувствовал, что люди поняли меня, не разочаровались, может быть, даже кому-то из них мое состояние было знакомо и напомнило нечто похожее из их собственного опыта. Мне не было стыдно своих распухших от слез глаз, я чувствовал, что меня понимают, я был среди своих.
Митрополит Антоний, протоиерей Михаил Фортунато, Евгений Тугаринов. Лондон, 1998 г.
Певчих было около двадцати или более человек. Они внимательно смотрели на меня, старались понять какие-то новые для них установки, предложения, улыбались на мое стремление самостоятельно объяснить что-то из певческой технологии по-английски, некоторые помогали мне своим переводом, словом, у нас сразу установились дружеские отношения, почти семейные, домашние. Работа хотя бы немного отодвинула на задний план мои недавние переживания от встречи с владыкой, увлекла новыми задачами, перспективами. Мы с обоюдной радостью завершили воскресную спевку, договорившись о следующих встречах на неделе индивидуально, по группам и все вместе.
И только вечером, оказавшись один в своей комнате, я вновь возвратился к событиям первых двух дней моего пребывания в Лондоне, центром которых оказалось мое первое знакомство с владыкой Антонием. Через несколько дней владыка пригласил меня на обстоятельный разговор, который состоялся в церковной лавке. Встречи будут и потом, через год и через два, и когда я приехал по приглашению владыки Антония уже жить и работать в Англию. Дорого многое, и это многое действительно отложилось в душе, но память первой встречи с ним, естественная реакция моего сердца на видимый, ощущаемый рядом свет Христовой любви, который излучала душа владыки, – память этой встречи осталась самой крепкой и дорогой.
Может быть, потому, что владыка Антоний умел чужое сделать своим, умел стать на самое краткое время близким и единственным собеседником и другом иному человеку, у всех тех, кто соприкасался с ним, остались глубоко личные воспоминания о нем. Хорошо сказал об этом отец Михаил Фортунато: «Как Божий друг, владыка Антоний обладает также редчайшим качеством – слушать напряженно, терпеливо, интуитивно. И вот в этом-то он и получает от нас свою долю дружеской жизни, так как в свой опыт он тогда впитывает все наши переживания и чувства»[7].
Действительно, владыка Антоний всей силой своего сердечного участия умел так сосредоточиться на этом новом для него конкретном человеке, что хотелось тут же рассказать ему все, поделиться с ним тем, что было тяжело доверить даже самым близким домашним. Но почти всегда это был разговор не исповедующего с исповедующимся, хотя, разумеется, такое часто и постоянно происходило, но это был разговор двух друзей, двух близких и хорошо понимающих друг друга людей. Оттого беседы, которые владыка Антоний вел на русском и английском языках, каждый слушающий принимал близко к сердцу, как адресованные лично ему. Так же, впрочем, как и проповеди владыки.
«Давно уж это было, – пишет С. С. Аверинцев, – а никогда не забуду, как первый раз в жизни стоял на литургии, которую служил в одном из московских храмов улучивший возможность приехать владыка Антоний. Не буду говорить, что мы чувствовали во время проповеди: он говорил, глядя нам прямо в глаза, его речь шла так же прямо в сердце, каждое слово было живым и до краев, до тяжести, до переизбытка полно смыслом…»[8]
К владыке Антонию спешили, когда видели его выходящим из своей квартиры или из алтаря, люди устремлялись к нему за благословением не формально, не только из уважения к его церковному митрополичьему сану, а по зову сердца, чувствуя его простоту, доступность в любое время дня, его готовность слушать.
Владыка Антоний вообще всячески старался принизить, умалить себя, не давая собеседнику почувствовать дистанцию. Он ходил в простой, подолгу носимой монашеской одежде, подпоясанный простым пояском или широким ремнем, наподобие офицерского, под старость носил кофту-душегрейку. Только один раз в год, на престольный праздник храма, в День Всех Святых, он служил литургию архиерейским чином. Интересно, что митрополит Антоний сохранил за храмом не только старое посвящение Успению Божией Матери, но благословил добавить к нему посвящение Всем Святым, которое существовало у англиканского прихода. Традиционно именно в воскресенье Всех Святых Владыка служил архиерейским чином вместе с клиром других приходов Сурожской епархии. Его, как и полагалось, клирики собора встречали в дверях и провожали до места совершения входных молитв, затем иподиаконы облачали в центре на кафедре. В остальные дни года он служил как простой священник. Он сам ходил в магазин за покупками, причем покупал себе еду в одном и том же маленьком пакистанском магазине, где его хорошо знали и всегда тепло встречали: справлялись о здоровье, обменивались новостями, говорили о погоде. Он ел то, что оставалось от общей трапезы. Не раз я был свидетелем, как на стул у двери перед его квартирой, вход в которую был из ризницы храма, ставили стеклянную литровую банку с борщом, которую потом забирали там же через несколько дней, пустую и помытую. Так сердобольные старушки и женщины-прихожанки подкармливали своего владыку, зная, что для себя он никогда не будет готовить, а просто поголодает. Во всем этом проявлялось удивительное, редкое терпение и смирение митрополита, отказывавшего лично себе в том, что кажется нам самым необходимым и абсолютно естественным. По словам отца Иоанна Ли, «владыка не требовал какого-либо комфорта: он легко терпел жару, холод, голод, усталость; ничего этого он не замечал»[9].
Ознакомительная версия.
