Ознакомительная версия.
Конечно, это все были пустяки по сравнению с моим растущим интересом к противоположному полу. Надо понимать, что тогда, в пятидесятые, никакого «Плейбоя» и «Пентхауса» не было. Все самое интересное было в журналах, где печатали фотографии, скажем, нудистов, играющих в теннис, – «Здоровье и эффективность» и тому подобная херня. Вот каким ужасным был мир в то время. А пятидесятые еще называют веком невинности. К черту невинность, сами попробуйте так жить!
Мое сексуальное воспитание началось рано. К матери приходили, наверное, три дяди, пока не решилось, что один из них будет папа. Я ничего не имел против – я понимал, что ей одиноко и что она работает целый день, чтобы прокормить нас с бабушкой, в общем, я не возражал, если меня отправляли спать пораньше. К тому же я рос в деревне, и всегда можно было увидеть, как люди занимаются этим в полях. И конечно, мне частенько встречались машины с запотевшими окнами: пока парочка перебиралась спереди на заднее сиденье, можно было разглядеть голую ногу или грудь. Тогда было модно надевать две нижние юбки, они кружились вихрем, когда девчонки танцевали джайв, – и я часто ходил танцевать. Я бросил танцы, когда в моду вошел твист, потому что он оскорбил меня до глубины души: до девушек больше нельзя было дотронуться! Зачем это тебе, если ты только что открыл подростковую похоть? Близость и интимность, чтобы можно было потрогать, контакт, узнавание, обмен прикосновениями и чтобы меня тоже щупали в ответ – вот что мне было нужно!
Но только в четырнадцать лет, работая в школе верховой езды, я по-настоящему осознал, что хочу и вожделею женщин всех форм и размеров, любого возраста, цвета кожи и религиозных убеждений. И политических предпочтений. Каждое лето в наш курортный городок съезжался весь Ливерпуль и весь Манчестер. Студенты приезжали на каникулы и брали лошадей в нашей школе. И девочки-гайды[2] тоже приезжали скопом каждый год – вся шайка, с палатками и прочим снаряжением. За ними приглядывали аж две вожатых – ха! Кого они хотели обмануть? Мы собирались во что бы то ни стало добраться до этих девочек, даже если бы для этого потребовалось влезть в водолазные костюмы! И девочки явно были настроены так же. Они очень хотели учиться, и мы очень хотели учиться, и вместе мы научились. Уж поверьте, мы выучили все до последней ноты.
Я устроился на работу в школу верховой езды, потому что любил лошадей. Я и сейчас их люблю. Мы хорошо проводили там время, потому что лошади возбуждают женщин. В лошади есть сексуальная сила. Женщины особенно любят ездить верхом без седла, и дело не в том, о чем вы подумали. Мне кажется, это чтобы непосредственно ощущать тело животного. Седло делает это невозможным, особенно английское седло. А еще дело в том, что лошади очень сильные. Лошадь на самом деле может сделать с тобой все, что захочет, но она этого не сделает, потому что это, за редкими исключениями, спокойные животные. Они тебе поддаются. Я думаю, женщинам именно это и нравится в лошадях – это очень сильные существа, которые подчиняются тебе и не дают сдачи, даже не пытаются отстоять свои права. Правда, посуду они не помоют, но это небольшая плата.
Я был влюблен в Энн. Она была на пять лет старше – в таком возрасте это огромная, непреодолимая разница. Но я до сих пор помню, как она выглядела: очень высокая – одни ноги, нос как будто сломанный, но она была очень привлекательна. Правда, она встречалась с очень некрасивым парнем. Я не мог этого понять. Однажды я случайно увидел, как они трахаются на конюшне, и вышел на цыпочках, бормоча под нос: «Господи». Но самая смешная история про этих девочек-гайдов произошла с моим приятелем по имени Томми Ли.
У Томми была одна рука – он был электриком и однажды дотронулся до какого-то провода, до которого дотрагиваться не следовало, и электричество буквально спалило ему руку до бицепса. Пришлось отрезать ему и то, что оставалось, и зашить плечо. С тех пор он стал не такой, как раньше: часто прислушивался к чему-то, чего никто кроме него не слышал. В общем, у него была фальшивая рука, на которую была натянута черная перчатка, – он цеплял ее за пояс или совал в карман. И вот однажды ночью мы с ним вдвоем пробрались к девочкам-гайдам. Проползли под изгородью, продрались сквозь заросли дрока… но в четырнадцать лет тебе наплевать, да? Чего только не сделаешь ради девчонки. Мы забрались туда, и я со своей цыпочкой пошел в одну палатку, а Томми со своей в другую. Стало тихо – только пружины скрипели. Потом я немножко задремал – обычное дело, мне было так хорошо и приятно (почему я до сих пор так и делаю!). А потом меня разбудил шум:
– (хрясь) Ой! (хрясь) Ой! (хрясь) Ой! (хрясь) Ой!
Я осторожно выглянул из палатки и увидел Томми – он бегал как сумасшедший, совершенно голый, с одеждой под мышкой. А за ним по пятам гналась разъяренная вожатая и била его по голове его же собственной рукой! Я так смеялся, что и меня поймали! Я не мог шевельнуться, не мог убежать, я был совершенно беспомощен. Ничего смешнее я в жизни не видел.
Я открыл для себя секс раньше, чем рок-н-ролл: надо понимать, что первые десять лет моей жизни рок-н-ролл еще не существовал. Был Фрэнк Синатра, Розмари Клуни и How Much Is that Doggie in the Window?[3] – эта песня была на вершине чартов чуть ли не несколько месяцев! Рождение рок-н-ролла я наблюдал собственными глазами. Первым я услышал Билла Хейли – думаю, это была песня Razzle Dazzle. Затем были Rock Around the Clock и See You Later Alligator. Его группа The Comets была вообще-то так себе, но никого другого не было. К тому же в Уэльсе с музыкой было сложно – можно было поймать «Радио Люксембург», но ловилось плохо. Звук то появлялся, то пропадал, и приходилось все время крутить ручку, чтобы принимать сигнал. И было невозможно узнать, что именно играет: они объявляли песню в самом начале и больше уже не повторяли, и если пропустишь первые пять-восемь тактов, то все. Я несколько месяцев не мог идентифицировать песню What Do You Want to Make Those Eyes at Me For? Emile Ford and the Checkmates. (Этот парень, Эмиль Форд, потом куда-то подевался. У них было пять хитов в Англии. Он был на гребне успеха, а потом случился скандал: его поймали на том, что он брал деньги за автограф, и это его потопило. The Checkmates некоторое время пытались играть без него, но у них ничего не вышло.)
Если же ты хотел купить пластинку, надо было ее заказать и ждать целый месяц. Моей первой пластинкой, на 78 оборотов, была запись Томми Стила – «британского Элвиса», а потом я купил Peggy Sue Бадди Холли. Моя первая долгоиграющая пластинка – The Buddy Holly Story, я купил ее вскоре после того, как он погиб. Я даже был на его концерте – в танцевальном зале New Brighton Tower. Вот какой я старый – я видел живого Бадди Холли! Зато никто не усомнится в том, что я настоящий рок-н-ролльщик!
Я далеко не сразу обзавелся пластинкой Элвиса Пресли – первой я купил Don’t Be Cruel. У него был классный стиль, и выглядел он классно, он был уникальным артистом, но с моей точки зрения он уступал Бадди Холли и Литл Ричарду. Его проблема была в дурацких би-сайдах[4]. А альбомы в то время были не то, что сейчас: просто собирали на одну пластинку последние, скажем, шесть хитов с би-сайдами. В результате те альбомы Элвиса наполовину состоят из дерьма. Он начал делать хорошие би-сайды, только когда записал I Beg of You. А Бадди Холли, насколько я знаю, не записал ни одного плохого трека. Еще моим кумиром был Эдди Кокрэн. Он работал на одной студии в Голливуде, и если кто-нибудь из клиентов заканчивал свою запись на час раньше, он мигом занимал освободившуюся студию и за этот час записывал свою песню. И он сам сочинял и продюсировал свою музыку. Он был первым, кто стал так делать: очень изобретательный парень. Я собирался сходить на его концерт, когда он был в британском туре, но как раз тогда он попал в автокатастрофу неподалеку от Бристоля и погиб. Я помню, что сильно горевал. Это была большая трагедия для рок-н-ролла. Кокрэн и Холли – из-за них я и начал играть на гитаре.
Я решил взяться за гитару отчасти из-за музыки, но процентов на шестьдесят или даже больше – ради девушек. К концу учебного года я обнаружил, что гитара притягивает девиц как магнит. Неделю после экзаменов ты сидишь в классе, делать совершенно нечего, и один парень принес гитару. Он не умел играть, но его немедленно окружили девушки. Я подумал: о, кажется, тут можно поразвлечься! Дома на стене висела старая мамина гавайская гитара – она играла на ней в детстве, а ее брат играл на банджо. Незадолго до того гавайские гитары были очень популярны – это были лэп-стилы с плоским грифом и высокими ладами[5]. Мамина гитара была очень красивой, с перламутровой инкрустацией. Мне повезло – в 1957 году мало у кого была гитара.
Я притащил ее в школу. Я тоже не умел играть, но, конечно, меня тут же окружили девицы. Это правда сработало, причем мгновенно! Я больше никогда в жизни не видел, чтобы что-нибудь сработало так же быстро. С тех пор моя жизнь бесповоротно изменилась. Как я сообразил со временем, девушки ждали от меня, чтобы я играл на этой штуковине, и я научился, хотя на маминой гавайской гитаре струны стояли так высоко, что это было довольно мучительно.
Ознакомительная версия.
