В диалектике есть совершенно гениальное определение: «Количественное накопление приводит к качественному скачку». Рассуждаю, как обыватель: накопление отрицательных эмоций, которое мы сейчас наблюдаем, может привести куда угодно, только не туда, куда нам хочется. И это тоже будущее. Может, завтра вся прекрасная половина планеты будет ходить в чадре. Ведь это не зависит («полностью и бесповоротно») от того, что думают в Кремле. Будущее моего дома может зависеть от внезапно лопнувшей трубы. Или: молодые собираются в загс, а вдруг – бац! – землетрясение… Так что будущее есть всегда, но какое и когда? Я не знаю. Я – не пророк, но все-таки надеюсь на лучшее.
«Сам по себе…»
В книге моего приятеля есть такие слова: «Я использую рассказы народного артиста СССР Евгения Весника, и даже не потому, что они смешные, а потому, что на моей памяти Весник – единственный человек, всю свою жизнь полностью независимый ни от партии, ни от новых веяний, ни от кого бы то ни было…»
Ну что сказать? Спасибо. Вспоминаю один из своих «этюдов»: звонит какой-то начальник: «Евгений Яковлевич! Виктор Степанович Черномырдин приглашает к себе двенадцать народных артистов. Вы тоже в списке. Кстати, у нас шикарный банкетный зал…»
Отвечаю:
– Должен вас огорчить – я не люблю эти тусовки. Никуда не хожу.
– Как же я доложу? Что вы отказываетесь от встречи?
– Ни в коем случае. Запишите мой адрес… Записали? Хорошо. А теперь доложите B. C. Черномырдину о том, что у меня есть хорошая водка и рыбка. Я жду его в любое время дня…
О счастье
Не хочу, чтобы у читателя создалось впечатление, что все это вздохи старого ворчуна, ностальгия по старинному прошлому, которого он и сам не застал. Я часто бываю счастлив. Проснулся живой, и уже счастлив. Увидел улыбающегося человека или очередь в музей, или спешащих в библиотеку, или входящих в театр – и на душе хорошо…
У меня такое чувство, что я всегда играю драматические эпизоды в некоем грандиозном спектакле.
Станислав Ежи Лец
Только перед смертью человек узнает, что ему надо было делать.
Осетинская пословица
Крым. Санаторий «Форос». 1970 год.
Предлагают место за столиком на двоих в шикарнейшей столовой… Соглашаюсь. Знакомлюсь со вторым «пилотом» стола – главврачом ленинградского роддома… Лет ему на глазок этак около семидесяти… Улыбается. Ест, смотрит на меня – улыбается, здоровается – улыбается, если раньше меня встает из-за стола, желает приятного аппетита и… улыбается.
Встретились на пляже… Лежим в тенечке, дышим, отдыхаем, музыка легонькая шелестит, умиротворяет, фигуры разные экзаменуют память и фантазию теребят. И… вдруг:
ДОКТОР. А я, уважаемый Евгений Яковлевич, на вашу жизнь как-то покушался… (Улыбается.)
Я. Не понял? Как, когда? Где? За что?
ДОКТОР. Чудом вы в живых остались… (Улыбается.)
Я. Не пугайте.
ДОКТОР. Если бы я не пошел мыть руки и не подарил вам тем самым несколько минуток, – не лежать бы вам на этом песочке… (Улыбается.)
Я (которому немножко не по себе). Не томите… Объясните…
ДОКТОР. Напомните мне дату, месяц и год вашего появления на свет Божий… (Улыбается.)
Я (робко). 15 января 1923 года…
ДОКТОР. Вот, вот, вот… А в каком часу изволили обрадовать человечество? (Улыбается.)
Я. Мама рассказывала, что в пять утра…
ДОКТОР. Вот, вот, вот… Матушка ваша трое суток мучилась, никак не могла вас подарить нам. Она рассказывала вам, каким тяжеленьким вы на свет явились? (Улыбается.)
Я. Да. Пятнадцатифунтовым, то есть шестикилограммовым. Кошмар! Изверг!
ДОКТОР. Вот, вот, вот… Тяжело вашей маме было… Состояние ее стало критическим… По коридору роддома метался ваш папа и грыз ноготь, чего никогда доселе не делал, как потом выяснилось… Я подошёл и задал короткий вопрос, поставленный самой объективной природой: «Или мать, или дитя?» Ваш папа еле слышно выдохнул: «Мать»… И я пошел мыть руки, надел хирургические перчатки, ассистентка повязала марлевую маску… Подойдя к двери палаты, в которой мучилась ваша матушка, мы вдруг услышали басовитый, энергичный крик и плач того, который теперь зовется Евгением Яковлевичем Весником. И было это, как вы совершенно справедливо заметили, в пять часов утра в роддоме на Выборгской стороне в городе Ленинграде, как вы опять же точно доложили мне, – 15 января 1923 года… Когда стукнула 120-я минута вашей драгоценной жизни, кончилось мое ночное дежурство… Мама с сыночком сладко спали, спал в коридоре на стуле и заметно побледневший и осунувшийся папа… на правой его руке кровоточил наполовину съеденный ноготь большого пальца, что безошибочно свидетельствовало о большой любви вашего отца к вашей маме и теперь уже и к вам… (Улыбается.)
Занавес! Голубое загадочное небо. Звучит церковное пение. В луче солнца возникает Владыка. По небу летают ангелы и ракеты, боги и вертолеты…
ВЛАДЫКА. «Увидев народ, Он взошел на гору; и, когда сел, приступили к Нему ученики Его. И Он, отверзши уста Свои, учил их, говоря: «…Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся… Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царствие Небесное.
Не судите, да не судимы будете, ибо каким судом судите, таким будете судимы…»
Звучит бодрый марш. Затем другой – еще бодрее. Дым. Костры. В их пепле тлеет Логика. Из тлеющей Логики вырастает Голгофа. На ней – мой Папа. Он в невзрачной спецовке, но с двумя орденами Красного Знамени и орденом Ленина на груди… Вокруг Папы летают разные люди с портфелями, и почему-то все – на одно лицо…
Молнии над Голгофой четко высвечивают: «Кривой Рог. 1935 год».
УВЕРЕННЫЙ ГОЛОС. Товарищи! Прошу тишины! Внимание! Начинаем чистку члена ВКП(б) с мая 1917 года, партбилет номер 241599, начальника Криворожстроя Весника Якова Ильича. Как известно, в ряды нашей партии проникли чуждые элементы, двурушники. Поэтому Центральный Комитет во главе с «отцом всех трудящихся» принял решение о проведении чистки всех членов и кандидатов. Прошу задавать вопросы товарищу Веснику.
ГОЛОС ИЗ ЗАЛА. Вы участвовали в первой русской революции?
ВЕСНИК. Да.
ВТОРОЙ ГОЛОС. Вам в 1905 году лет десять было? Не больше?
ВЕСНИК. Одиннадцать. В Минске, в моем родном городе, распространял листовки. В доме прятал печатный станок.
