A.M. была редкостным, политизированным ребенком, слушающим и читающим, — ее интересовали взрослые друзья отца сами по себе и их политическая работа, т. е. печатные материалы — открытые и закрытые. Поэтому память ее с детства была нагружена разного рода историко-партийной информацией — и в кладовой этой памяти она хранила множество фактов и живых сцен (тем паче что взрослые на нее внимания не обращали и вели себя политически свободно).
Для тех, кому эпоху 1920–1930-х годов время не засыпало песком забвения, возможность из первых рук прочесть в книге A.M. о живых Ленине, Троцком, Сталине, Радеке, Рыкове, Ежове, Орджоникидзе, Берии — несомненно завлекательна. Не скажу, что эта живость изображения касается всех упомянутых в книге, но уж стремление не фильтровать воспоминания — налицо: A.M. себя не щадит, но даже о Берии пишет вовсе не злую правду, даже у Сталина пытается вспомнить что-то человеческое (не наигранное). Строга она и к информации из чужих уст — скажем, хоть ей и был неприятен К. Б. Радек, а Е. А. Гнедина она, наоборот, высоко уважала, но его версию о том, что именно Радек по заданию Сталина вел тайные переговоры с гитлеровцами, принять не могла. Точно так же не могла себе простить, что в Астрахани, куда и сама была выслана, прошла, не остановившись, мимо поклонившейся ей тоже сосланной жены Радека.
Кстати, о Сталине. Когда именно о нем заходит речь, голос автора становится голосом обвинителя. Но не надо думать, Что для A.M. все казалось так просто — не будь Сталина, все-де было бы хорошо. «Убийство Сталина ничего бы не дало, — говорила мне A.M. в 1985 году. — Другое дело, если б Ягода — он знал очень много и был из старых ленинцев — собрал тайно пленум и, предоставив документы против Сталина, арестовал бы его. Но, — вздыхала она, — и Ягода знал не все — Сталин действовал через нескольких человек, главным образом — через Агранова…» Это была ее постоянная мысль: мы тогда всего о Сталине не знали; мысль, считавшаяся существенной при реконструировании прошлого…
Над загадкой бухаринского процесса бились многие; Артур Кёстлер в «Слепящей тьме» сделал первую попытку подойти к разгадке. Книга «Незабываемое» показывает нам все, что A.M. тогда (до самого ареста Бухарина) видела и слышала — и другого свидетеля нет.
Тут сразу возникает непростой вопрос — все ли она могла увидеть? не скрывал ли чего от нее Бухарин? A.M. и сама спрашивает себя об этом. И отвечает, что в общем — нет, ничего не скрывал. Правда, речь идет о тех последних кошмарных месяцах, когда он был под самоустановленным домашним арестом. До того, думаю, было иначе. Скажем, в «Незабываемом» нет ни слова о тех адских условиях глобального контроля, в которых протекала его работа в «Известиях», — о чем Бухарин подробно писал Сталину[11]; а вряд ли A.M. могла бы это забыть, рассказывай ей о том Бухарин. Значит, приходя домой, он считал нужным оберегать молодую жену от тяжелых подробностей — недаром в исповедальном письме из тюрьмы он пишет и о том, какие большие надежды возлагает на новую жизнь дома[12].
Опубликованные после смерти A.M. тюремные письма Бухарина Сталину показывают, что в тюрьме после нескольких месяцев раздумий (когда спасением оказалась лишь работа — поразительная ясность головы арестованного в его тюремных трудах очевидна), стоило ему задуматься над своей судьбой, как рассудок и логика вновь отказывали… Разбираться в этом — удел психолога, даже психиатра.
Но и до того, в Москве ли, в Париже ли 1936 года, Бухарина не раз охватывали мрачные предчувствия, и, не скрытный человек, он их и не скрывал, оберегая покой лишь своего дома. Потому-то A.M., никогда не слышав от него страшных прорицаний, в свидетельства на сей счет других людей поверить не могла. Не могла же она, несколько десятилетий занятая анализом пережитого, подумать, что кто-то знал Бухарина лучше нее. Отсюда — неприятие тех воспоминаний, которые казались ей придуманными задним числом.
Мне легче всего сказать об этом на примере поездки Бухарина в Европу весной 1936 года — не раз обсуждал этот сюжет с A.M., в чем-то спорил с ней, приводил аргументы, добытые в результате архивных штудий, и понимал, что приняты будут одни только неотразимые. Речь о встрече Бухарина с Эренбургом в Париже до приезда туда Анны Михайловны. Но эта история имела предысторию.
Зная, что И. Г. Эренбург был гимназическим товарищем Бухарина, Анна Михайловна 27 января 1961 года письмом поздравила его с 70-летием. Перед тем ее необычайно тронуло, когда она встретила имя Николая Ивановича в первой части мемуаров Эренбурга «Люди, годы, жизнь», напечатанной в «Новом мире», — это было в СССР впервые после 1937 года. Вот фрагмент ее поздравления: «Когда я прочла опубликованную часть «Люди, годы, жизнь» и нашла там, хотя и мимолетные, но теплые воспоминания о человеке, написавшем предисловие к Вашему первому роману[13], о человеке, память о котором для меня свята, мне захотелось крепко пожать Вашу руку и расцеловать…»[14] «Мне было радостно получить Ваше письмо, — ответил ей взволнованный Эренбург. — Я тоже верю в то, что настанет день, когда и мои воспоминания о Николае Ивановиче смогут быть напечатаны полностью…»[15] Эренбург имеет в виду свои воспоминания о молодых Бухарине и Сокольникове — их не рискнул напечатать Твардовский, и тогда Эренбург написал Хрущеву, прося его разрешения на публикацию этой главы; увы, ничего не вышло. Эренбургу удалось лишь сохранить в тексте цитату, в которой упоминалась фамилия Бухарина, и еще — душевно вспомнить его, назвав только имя-отчество, без фамилии, — цензура была лютая.
После обмена письмами Анна Михайловна вместе с сыном Юрой побывала у Эренбурга дома; долго вспоминали Николая Ивановича (несколько эпизодов этого разговора приводятся в «Незабываемом») — эту встречу A.M. всегда помнила. Через некоторое время, под впечатлением того разговора, Эренбург написал еще одну главу о Бухарине для 4-й части мемуаров; он ее, в отличие от других глав, никому не показывал и даже не пытался опубликовать — дело было тогда безнадежное.
В 1986 году я показал A.M. машинопись этой неопубликованной главы из мемуаров Эренбурга. Не знаю, видела ли она ее раньше, но прочла внимательно и сделала ряд поправок. Возле описания последней встречи Эренбурга с Бухариным в Париже 1936 года A.M. решительно написала: «В апреле 1936 г. Н. И. не встречался с Эренбургом в Париже. Апрель я провела в Париже вместе с Н. И.». Прямых доказательств встречи (помимо признания писателя) не было — только косвенные (A.M. приехала в Париж 6 апреля, за день до этого Эренбург уехал в Испанию — понятно, что они не встречались. Но парижский доклад Бухарина был 3 апреля, и Эренбург на нем присутствовал; кроме того, он дал Николаю Ивановичу прочесть рукопись своего романа «Книга для взрослых», где в мемуарной главке был абзац о Бухарине[16], — мне это казалось достаточно убедительным). A.M. этих аргументов не приняла. Более того, когда в 1988 году сокращенный текст эренбурговской главы о Бухарине появился в «Неделе», она мне написала: «К публикации Ильи Григорьевича отношусь более чем прохладно, хотя она и теплая. Я слишком много знаю, чтобы многому поверить, а многое опровергнуть»; через год вернулась к этому: «С воспоминаниями в «Неделе», касающимися Парижа, я никак не могу согласиться. Он (Эренбург. — Б.Ф.) так внимательно слушал меня, когда я рассказывала ему о Париже, спрашивал и о цели командировки, и я по-прежнему сомневаюсь в том, что Н. И. и Илья Григорьевич в Париже встречались. Я же выразила мнение, что поездка была провокационная. Но это нельзя было загодя знать в Париже в 1936 г.[17]». Может быть, такое неприятие рассказа Эренбурга о встрече с Бухариным было вызвано решительным неприятием другого сюжета о Бухарине в Париже 1936 года — но об этом чуть ниже. Безотносительно к Парижу мрачные предчувствия Бухарина в его разговоре с Сокольниковым в Москве (конец 1935 — начало 1936 года) вспоминала вдова Григория Яковлевича[18]. Но и ее свидетельства A.M. не приняла. Говорю об этом не для того, чтобы продолжить спор с Анной Михайловной, отнюдь. Хочу лишь подтвердить, что ничего навеянного со стороны, никаких чужих суждений, пусть даже очень авторитетных людей, если только A.M. не была в их суждениях уверена, в текст ее мемуаров попасть не могло[19]. Это воистину ее воспоминания.
