После обмена письмами Анна Михайловна вместе с сыном Юрой побывала у Эренбурга дома; долго вспоминали Николая Ивановича (несколько эпизодов этого разговора приводятся в «Незабываемом») — эту встречу A.M. всегда помнила. Через некоторое время, под впечатлением того разговора, Эренбург написал еще одну главу о Бухарине для 4-й части мемуаров; он ее, в отличие от других глав, никому не показывал и даже не пытался опубликовать — дело было тогда безнадежное.
В 1986 году я показал A.M. машинопись этой неопубликованной главы из мемуаров Эренбурга. Не знаю, видела ли она ее раньше, но прочла внимательно и сделала ряд поправок. Возле описания последней встречи Эренбурга с Бухариным в Париже 1936 года A.M. решительно написала: «В апреле 1936 г. Н. И. не встречался с Эренбургом в Париже. Апрель я провела в Париже вместе с Н. И.». Прямых доказательств встречи (помимо признания писателя) не было — только косвенные (A.M. приехала в Париж 6 апреля, за день до этого Эренбург уехал в Испанию — понятно, что они не встречались. Но парижский доклад Бухарина был 3 апреля, и Эренбург на нем присутствовал; кроме того, он дал Николаю Ивановичу прочесть рукопись своего романа «Книга для взрослых», где в мемуарной главке был абзац о Бухарине[16], — мне это казалось достаточно убедительным). A.M. этих аргументов не приняла. Более того, когда в 1988 году сокращенный текст эренбурговской главы о Бухарине появился в «Неделе», она мне написала: «К публикации Ильи Григорьевича отношусь более чем прохладно, хотя она и теплая. Я слишком много знаю, чтобы многому поверить, а многое опровергнуть»; через год вернулась к этому: «С воспоминаниями в «Неделе», касающимися Парижа, я никак не могу согласиться. Он (Эренбург. — Б.Ф.) так внимательно слушал меня, когда я рассказывала ему о Париже, спрашивал и о цели командировки, и я по-прежнему сомневаюсь в том, что Н. И. и Илья Григорьевич в Париже встречались. Я же выразила мнение, что поездка была провокационная. Но это нельзя было загодя знать в Париже в 1936 г.[17]». Может быть, такое неприятие рассказа Эренбурга о встрече с Бухариным было вызвано решительным неприятием другого сюжета о Бухарине в Париже 1936 года — но об этом чуть ниже. Безотносительно к Парижу мрачные предчувствия Бухарина в его разговоре с Сокольниковым в Москве (конец 1935 — начало 1936 года) вспоминала вдова Григория Яковлевича[18]. Но и ее свидетельства A.M. не приняла. Говорю об этом не для того, чтобы продолжить спор с Анной Михайловной, отнюдь. Хочу лишь подтвердить, что ничего навеянного со стороны, никаких чужих суждений, пусть даже очень авторитетных людей, если только A.M. не была в их суждениях уверена, в текст ее мемуаров попасть не могло[19]. Это воистину ее воспоминания.
Твердость A.M. наиболее отчетливо проявилась в двух обсуждаемых ею сюжетах — о беседе Н. И. с Л. Б. Каменевым во дворе Кремля в 1929 году и о воспоминаниях Б. И. Николаевского про парижские разговоры с Бухариным в 1936 году. A.M. исходила из своего знания и своего понимания этих сюжетов, а также из анализа тех документов, которые были ей доступны.
Сцена, когда возбужденный Рыков прибежал к Бухарину и сообщил, что Сталин узнал о беседе с Каменевым (A.M. была ее свидетелем), описана впечатляюще. Бухарин тоща сгоряча решил, что это Каменев его выдал, рассказав все Сталину. С тех пор отношения с Каменевым испортились окончательно. Узнав о переговорах Бухарина и Каменева, Сталин хорошо использовал этот факт против «правых», что дорого обошлось им всем. Мысль о предательстве Каменева подтверждалась для Бухарина и показаниями против него, которые давал Каменев после ареста в 1934 году. На том и основывается суждение A.M. об этом эпизоде.
Итог тщательного расследования данного сюжета на основе документов, недоступных тогда A.M.[20], достаточно убедителен, и, думаю, Анна Михайловна должна была принять невиновность Каменева — не выдавал он тогда Бухарина. Сталин иным путем узнал об их переговорах (организованных Сокольниковым и проходивших не во дворе Кремля, а на квартире, причем не один раз), а уж раскрутил «дело», как только он и умел. Подчеркну однако, что, в любом случае, только из воспоминаний A.M. мы узнаём, как именно реагировал Бухарин на всю эту историю. А уж тут ей можно доверять как никому…
Что касается воспоминаний Б. И. Николаевского о встречах с Бухариным в Париже 1936 года (A.M. узнала о них в 1965 году от Эренбурга), то на сей счет существуют разные суждения[21] и выносить окончательный вердикт еще рано… Резкость высказываний A.M. по этому вопросу понятна — сторонним наблюдателям сохранять беспристрастный тон куда легче.
A.M. за долгие десятилетия привыкла к защите своих бастионов. Когда пришли новые времена, отринувшие всё прежнее — и то, что она не принимала, и то, во что верила, — легкости она не почувствовала. В ее письме от 19 января 1992 года очевидна переживаемая горечь: «О своем состоянии писать не буду, вы его великолепно понимаете. Я никак не вписываюсь в наше сумасшедшее общество, в отличие от многих представителей нашей интеллигенции. Страшно, когда не знаешь, что день грядущий нам готовит». Это незнание, как вскоре выяснилось, касалось не только будущего. 14 октября 1992 года «Известия» опубликовали последнее письмо Бухарина к A.M., написанное на Лубянке 15 января 1938 года; A.M. его раньше не знала. Известинскую публикацию сопровождала большая статья A.M. Не могу понять, как она нашла на это силы; время шло, а ее сердечная боль не убывала. 3 января 1993 года A.M. сообщала: «Я по-прежнему пребываю в шоке после получения письма от Н.И….» В том же сталинском архиве были обнаружены и все работы, написанные Бухариным в тюрьме, — «Философские арабески», «Кризис капиталистической культуры и социализм», стихи, роман о детстве «Времена». Все это (за исключением стихов) Анна Михайловна увидела напечатанным…
В последнем ее письме, в январе 1996-го, были такие строки: «В народе говорят, что год Крысы приносит просветление. Будем надеяться. Я в подвальной камере в Новосибирске с крысой жила дружно, и она скрашивала мне жизнь… О здоровье писать не хочется…»
24 февраля 1996 года Анны Михайловны Лариной не стало.
Борис Фрезинский
Памяти самых близких и дорогих мне людей — отца и мужа посвящаю эту книгу
Я прожила с Николаем Ивановичем Бухариным и самые счастливые, и самые драматичные дни нашей жизни. Последние шесть месяцев были настолько тяжки, что каждый прожитый день можно посчитать за столетие. То, что я предлагаю теперь читателю, я писала многие годы, используя любой час, свободный от семейных забот и тревог. Все пережитое никогда не покидало меня ни на день, бередя душу и тревожа ум.
