Я улыбнулась. Словно почувствовав, что мне нравится ее чувство юмора, она добавила:
— Я родилась при очень печальных обстоятельствах. Оба мои родителя были сильно опечалены.
На этот раз я не улыбнулась, но снова подумала, что мне следует быть осторожнее. Она попытается превратить свой психоанализ в комедийное шоу. Казалось, обладая даром предвидения, она сразу стала более серьезной.
— Моя мать, Глэдис Бейкер Мортенсон, работала в то время скромным киномонтажером в консолидированной кинокомпании, соединяла кадры фильмов для голливудских студий в производственной лаборатории. Жизнь встретила меня двумя весомыми ударами. У меня была сумасшедшая мать, и не было отца, который мог бы помочь растить меня, любить и защищать от безумия матери. Мало того что она была сумасшедшей, я никогда не чувствовала, что нравлюсь ей, не говоря уже о любви ко мне, — рассказывала Мэрилин. — Она всегда была холодной и сдержанной. Не помню, чтобы она когда-нибудь брала меня на руки или целовала меня. На самом деле она вообще никогда не интересовалась мной. Однажды, пытаясь произвести на нее впечатление, я сказала, что, когда вырасту, стану кинозвездой. Она просто посмотрела сквозь меня холодными, как сталь, глазами и ничего не ответила.
«Бедный ребенок», — подумала я.
Мэрилин продолжала говорить о своем отце, который, возможно, был персонажем еще более печальным, чем ее мать.
— Хотя в моем свидетельстве о рождении моим отцом указан второй муж Глэдис, Эдвард Мортенсон, она всегда говорила, что на самом деле я родилась от С. Стенли Гиффорда, вместе с которым она работала в кинокомпании. Он бросил Глэдис после того, как она сказала ему о своей беременности. Не удивительно, что всю жизнь у меня были проблемы с мужчинами. Если мой собственный отец сбежал, прежде чем увидел меня, чего я могу ожидать от посторонних мужчин?
Я была полностью согласна с ней, восхищаясь ее пониманием, и решила, что она, возможно, станет очень хорошей пациенткой.
— Когда я была совсем маленькой, — продолжала она, — я заметила фотографию мужчины, висящую на стене в кухне. На фото был красавец с тонкими усами, как у Кларка Гейбла. Я спросила маму, кто это. Она сказала, что это фотография моего отца. В это мгновение моя жизнь изменилась навсегда.
— У меня есть отец, у меня есть отец, у меня есть отец! — кричала я кому-то, кто мог бы меня услышать. — Это великий Кларк Гейбл! Это неправда, что я не такая, как все! Ни у кого из других девочек нет отца-кинозвезды. Поэтому я — лучше, чем любая из них!
До сих пор я представляю себе, что моим отцом был этот замечательный актер. Я мечтала о нем по ночам, обнимая подушку и фантазируя, что это Кларк Гейбл, рассказывала моим одноклассницам, что я дочь кинозвезды. Самым большим потрясением в моей жизни было бы участие в одном фильме с ним. Это одна из причин, почему я так упорно работаю над своим актерским мастерством. Когда мы будем работать вместе, я хочу, чтобы он думал обо мне как о великой актрисе. Может быть, он даже женится на мне. Или удочерит!
Я вновь не смогла сдержать улыбку. Мне тоже всегда нравился Кларк Гейбл, и я вышла замуж за человека, похожего, как мне казалось, на него усами и вообще.
— Вы когда-нибудь встречались с Гиффордом? — спросила я, надеясь вернуть ее к реальности.
— Нет, — ответила она с сожалением. — Когда я была подростком, я набралась смелости поговорить с ним по телефону. Ответила какая-то женщина. Я сказала:
— Я — Норма Джин, дочь Глэдис Бейкер, позовите к телефону мистера Гиффорда, пожалуйста.
Женщина ответила:
— Не стесняйтесь позвонить его адвокату, — и повесила трубку.
Когда я стала известной кинозвездой, мне позвонил человек, назвавшийся Гиффордом. Он сказал:
— Я умираю, Норма Джин. Мне бы хотелось встретиться с вами перед смертью.
Я ответила:
— Не стесняйтесь позвонить моему адвокату, — и повесила трубку.
Я не могла не засомневаться, действительно ли умирающий Гиффорд звонил Мэрилин. Но независимо от того, так это было или нет, очевидно, что милая Мэрилин Монро могла быть очень мстительной. Я надеялась, что мне никогда не придется испытать это на себе.
Я встала и произнесла:
— Я сожалею, но нам придется прерваться сейчас, Мэрилин. Увидимся в следующий раз, если вы позаботитесь, чтобы назначить следующую встречу.
Она смотрела на меня разъяренно, собирая свои вещи и поднимаясь с кушетки. «Хорошо, что взгляд не убивает», — подумала я.
3 февраля 1959 гМэрилин действительно записалась на другой сеанс на следующий день и сразу же продолжила рассказ о своей матери с того места, где остановилась в прошлый раз:
— Через две недели после моего рождения в благотворительной палате моя дорогая мама, Глэдис Перл Бейкер Мортенсен, не смогла убедить свою мать взять внучку на попечение и передала меня в приемную семью.
Я ахнула, питая надежду, что она не услышала меня. Брошена в двухнедельном возрасте! У бедного ребенка никогда не было шанса.
— Я была ошибкой. Моей матери ребенок был не нужен. До сих пор каждый д-д-день я м-м-мечтаю, чтобы она любила меня. Я не шутила, сказав, что моя мать сумасшедшая. Когда мне исполнилось семь лет, ей поставили диагноз «параноидальная шизофрения» и поместили в государственную психиатрическую больницу, где она провела большую часть своей жизни. На самом деле она и сейчас находится там.
Мэрилин, возможно, услышала мое невольное восклицание, потому что она добавила:
— Но она не отказалась от меня совсем. До того как ее забрали в институт, она приходила и проводила со мной выходные в приемной семье, водила меня на пляж или в кинотеатр. Мы обе любили кино. Хотя мне неприятно вспоминать об этом, когда я была маленькой, я с нетерпением ждала ее. Чего еще может хотеть сирота? Я отчаянно ждала ее каждую неделю.
Глэдис всегда говорила, что собирается купить нам дом, где мы будем жить, как все другие семьи. Прошли годы, и я осознала, что мы никогда не будем вместе. И я перестала ждать ее. Что хорошего могли принести ее визиты, если она никогда не собиралась быть мне матерью? Мне становилось только хуже, когда она уходила. Кажется, именно тогда я поняла, что она была лгуньей, и разлюбила ее. С тех пор я не верила никому. Тогда я решила, что, если у меня когда-нибудь будет маленькая дочка, я всегда буду говорить ей правду, независимо от того, насколько это тяжело. Я могу принять все, если это правда.
Один из сотрудников рекламного отдела киностудии «Двадцатый век Фокс» сказал, что он никогда не слышал, чтобы я лгала. Меня это порадовало, потому что если я не я, то кто я? Но моя репутация искреннего человека иногда приносит мне неприятности. Когда я расстраиваю кого-то, высказывая честно свои мысли, а потом пытаюсь сгладить ситуацию, они думают, что я лицемерю. Мне приписывают слова о том, что мне не нравится давать интервью журналистам-женщинам. Но я никогда не говорила ничего подобного. Возможно, я делала глупости, но я не глупая. На самом деле я действительно говорила, что я предпочитаю мужчин-репортеров, потому, что мне интереснее с ними общаться.