Ознакомительная версия.
Лина Прокофьева сама редко касалась своих личных бед, она не любила рассказывать о лагерях, называя их «Севером», и если мы идём на то, чтобы рассказать о ней, то только с целью восстановить справедливость по отношению к первой жене композитора, пусть даже после ее смерти. Она была, она жила, они любили друг друга, у них было двое сыновей. Может быть, Прокофьев не судил бы нас слишком строго.
Горестные события отнюдь не составляют единственную суть жизни Лины Ивановны. Она была любимой и любящей женой, артисткой, певицей, она дружила с великими мира сего, она знала, что такое западная элита, Европа, она узнала и что такое Россия, которую готова была полюбить и принять. Обо всём этом мы и попытаемся рассказать, основываясь на личном знакомстве, семейных архивах, «Дневнике» Прокофьева, записках и письмах самой Лины Ивановны, беседах со Святославом Прокофьевым и двумя внуками Лины Ивановны, её друзьями, на документальных материалах, полученных в Лондонском Архиве при фонде, основанном Линой Прокофьевой, и многом другом.
И начнём с самого начала.
3 февраля 2005БарселонаГлава первая
Принцесса Линетта
Летом я обещал Linette, что принцесса Виолетта, для которой я совершенно случайно придумал имя, будет переименована в принцессу Linette. Сегодня, когда мы дошли до Виолетты, я объявил о переименовке Смоленсу.
Это почему? – спросил он.
Я ответил: – Так у Гоцци.
30 октября 1921 года.
Счастье улыбнулось мне, когда, соединив «Дневник» Сергея Сергеевича Прокофьева и архивные плёнки воспоминаний Лины Кодина, удалось выяснить дату того концерта Сергея Прокофьева в Нью-Йорке, на который впервые пришла слушательницей юная Лина. Ей был двадцать один год, ему – двадцать семь.
10 декабря 1918 года, Нью-Йорк. «Дневник» Прокофьева.
«Сегодня ещё две репетиции и вечером концерт в Карнеги. Зал полон, что необычайно для концертов Альтшулера. Первым номером – Симфония e-moll Рахманинова, которую я прослушал с большим наслаждением. После симфонии автора, хотя он и прятался за спину жены, нашли и сделали ему овацию, заставив его встать и раскланяться.
Затем следовал ряд мелких оркестровых вещей, среди них моё „Скерцо для четырёх фаготов“. Сыграно оно было весьма бойко и так скоро, как я не ожидал.
Альтшулер поставил его в программе впереди фортепианного концерта „для установления хороших отношений между публикой и мной“. Публика действительно осталась довольна и даже требовала повторения.
Концерт прошёл хорошо и я был вызван семь раз. ‹…›»
«Впервые я увидела Сергея Прокофьева, – рассказывает Лина, – когда он играл свой Первый Концерт для фортепиано с оркестром в Карнеги Холл. Оркестр состоял в основном из русских музыкантов и дирижировал Владимир Альтшулер. Я пошла на этот концерт благодаря маминой подруге – Вере Дончаковой, известному биологу и биохимику, а также большой любительнице музыки. Она работала в крупной американской фармацевтической фирме. Несколько раз летом я провела у них каникулы в „Вудс Хоул“ в Коннектикуте и была под сильным впечатлением боевого порядка поколений, выстроившегося за столом как в добрые старые времена.
Однажды Вера Дончакова позвонила маме и пригласила её на концерт некоего молодого русского композитора и пианиста Прокофьева. Как его тогда только ни называли: большевистским декадентом и ещё Бог знает как! Одни – футуристом, только что прибывшим из загадочной России; другие – интересным музыкантом; третьи – феноменальным виртуозом и так далее. Я выросла в музыкальной семье, училась пению, слушала много музыки, ходила на концерты и не могла пропустить такое событие. Впрочем, тогда это ещё не считалось событием. Я услышала конец разговора, спросила, что происходит, и сказала: „О, я тоже очень хотела бы пойти“.
Это было 10 декабря 1918 года, и я помню только Первый фортепианный концерт и молодого композитора, который играл его. Я была ошеломлена! В жизни не слышала ничего подобного, ни в смысле ритма, ни в смысле той лёгкости, с которой он справлялся с текстом. Мне было около двадцати лет и под огромным впечатлением я в конце хлопала как сумасшедшая. Две дамы встретили это исполнение вежливыми аплодисментами, а когда увидели мой энтузиазм, засмеялись и заметили: „Посмотрите-ка на неё! Должно быть, она влюбилась“. Само собой понятно, как молодые люди реагируют в подобных случаях. Я страшно возмутилась и сказала: „Вы что, не понимаете? Это потрясающе – какой ритм, какая красивая тема!“. Они в ответ только рассмеялись.
Прокофьев был высоким, очень худым и очень красивым. Он был коротко острижен, по тогдашней моде. И после того, как сыграл, поклонился странным образом – из положения стоя вдруг как будто сложился пополам, как складной ножик.
Когда мы вернулись домой, меня стали поддразнивать, и я ужасно рассердилась.
Несколько дней спустя позвонили наши друзья Стали: Вера Янакопулос и её муж Алексей Фёдорович Сталь, – до революции очень важная персона в России. Теперь они жили в Америке. Он не был красавцем, но отличался огромным обаянием.
Стали пригласили меня на сольный концерт Прокофьева в старом Эолиан-Холл, а не в Таун-Холл, как потом старались убедить меня многие люди.
Я ответила, что с удовольствием пойду, а они рассказали, что уже знают Прокофьева, что он интересный человек, и они хотят познакомить меня с ним. Я сказала, что мне очень нравится и его музыка и как он играет, я с радостью пойду слушать его, но вовсе не собираюсь знакомиться с ним. Почему же нет, – спросили они. И я ответила, что если я с ним познакомлюсь, то мама и все её друзья начнут говорить: „Смотрите-ка! И она ещё спорит, что влюбилась в него самого, а не только в его музыку и игру.“ Молодые люди очень чувствительны к подобным замечаниям старших.
Я всё же пошла на концерт, не сказав об этом маме, насколько я помню. После концерта Стали захотели пойти в артистическую. Я сказала: „Вы идите, а я подожду вас здесь“. Я была совершенно непреклонна. Потом ждала-ждала, они всё не шли, и я решила, что прозевала их и пошла на поиски. В это время дверь в артистическую отворилась, и кто-то вышел оттуда. Я заглянула внутрь. Сергей сделал несколько шагов вперёд, поднял глаза и улыбнулся мне. Я улыбнулась ему в ответ. Он сказал что-то приветливое вроде: „Вот она где“, и нас познакомили. Потом мы все много болтали, я всё-таки не была дикаркой. Тогда мы и заговорили с ним в первый раз. Это событие стало первым из невероятной череды последовавших – случилось! Разве можно было представить себе тогда, чем это кончится в будущем; предстоял длинный-длинный путь; но в случившемся было что-то правильное, может быть, потому что я была брюнеткой, а он – блондином…»
Ознакомительная версия.
