из кремлевского лечебного управления с просьбой позвонить, как только он прибудет на всесоюзный съезд. Приехав, Бехтерев позвонил по указанному телефону, и его попросили приехать осмотреть руку Сталина, которая сохнет и становится нежизнеспособной. Сопровождать профессора и явились «чернокожаные гориллы» из охраны вождя.
Бехтерев, осмотрев руку, ничего нового не сказал: чтобы активизировать нервную деятельность, нужна целая серия операций по восстановлению нервных волокон, других способов нет, а сами операции потребуют много времени и серьезной подготовки. И за результат ручаться довольно сложно. Но шанс есть.
Сталин помолчал, потом тяжело вздохнул и сказал:
— Хорошо, забудьте об этом…
Вождь, пользуясь приездом знаменитости, стал жаловаться на то, что не может спать по ночам. Его мучают страшные видения, особенно угнетающе действует темнота, ему кажется, что его хотят убить. Может ли профессор прописать ему какие-нибудь успокоительные таблетки? Бехтерев живо заинтересовался этим рассказом, стал расспрашивать Сталина: давно ли это началось и как именно проявляются страшные видения.
Сталин ответил, что до революции он вообще ничего не боялся, во время ссылки в Туруханском крае один ходил на охоту в тайгу, иногда возвращался ночью и хоть бы хны. Все началось после одного случая во время гражданской войны под Царицыном. Он утопил баржу с дезертирами, бывшими царскими офицерами, которые на словах якобы перешли на сторону Советской власти, а на деле всячески этой власти вредили. Вот он и посадил двести офицериков на баржу, вывез на середину Волги и расстрелял из орудий. А ночью к нему пришел командир одного отряда, бывший царский поручик, самый отчаянный из всех белых негодяев, которым Сталин всегда восхищался, и стал жаловаться, что офицерам и прапорщикам холодно в волжской воде, со дна бьют родники, и они все закоченели. Не пустит ли товарищ Сталин их погреться у костерков?
— А по берегу Волги красноармейцы жгли костры, ночи действительно были холодные, осень подступала, — раскуривая трубку, рассказывал Сталин. — В первый миг я даже не испугался, это было ночью, он разбудил меня, и я принял его за живого. И так разозлился на поручика, что прогнал его прочь. И только потом вспомнил, что самолично втолкнул его на баржу…
Сталин выдержал паузу, отвернулся, подошел к столу и выбил пепел из трубки. Чувствовалось, что его и сейчас бьет озноб.
— И вот тут на меня такой страх напал, что кожа, наверное, инеем покрылась… И дальше все это стало повторяться. Не часто, но… — Сталин выдержал паузу. — До сих пор не могу от этих дурацких видений отвязаться. Умом понимаю, что все это чушь, а, как начинается, холодею и рукой не могу пошевелить… И эта стала сохнуть. Поэтому и прошу таблеток каких-нибудь, товарищ профессор.
— И часто эти галлюцинационные видения повторяются? — спросил Бехтерев.
— Как когда… Где-то раз в два месяца… Но перед этим я уже чувствую, за день, за два…
— Тут таблетками не отделаешься, — помолчав, ответил Бехтерев. — Нужен основательный курс лечения…
— Лечение от чего? — не понял Сталин.
— У вас паранойя, товарищ Сталин, это серьезное психическое заболевание. Поэтому все дела побоку и прямо с завтрашнего дня начнем курс. Пока на полгода придется позабыть о всяких совещаниях, заседаниях, а там посмотрим…
— Это несерьезно, — помрачнев, сказал Сталин. — А таблеток у вас нет?..
— С этим шутить нельзя, Иосиф Виссарионович! Я категорически настаиваю на проведении немедленного курса лечения! Категорически! — Бехтерев даже раскраснелся от гнева.
Глаза Сталина вспыхнули резким желтоватым светом и погасли. Он положил дымящуюся трубку в карман, потом спохватился, вытащил ее, подошел к столу и повернулся к Бехтереву спиной.
— Я вас не задерживаю, товарищ Бехтерев, — проговорил Сталин.
Бехтерев помолчал и вышел из кабинета. К профессору подбежал начальник Лечебного управления.
— Ну как? Все в порядке? — спросил он.
— У товарища Сталина паранойя, и необходим немедленный курс лечения. Уговорите его и используйте все свое влияние!
Начальник Лечупра окаменел от этих слов и долго не мог прийти в себя. А Бехтерев поехал на съезд.
— Вот такая история, мой друг, — вздохнув, закончил свой рассказ Бехтерев.
— Вы думаете, это излечимо? — недоверчиво спросил Ганин. — Слишком большой срок прошел…
— Не знаю, можно ли вылечить, но затормозить процесс нужно обязательно, — проговорил Бехтерев. — А этот Сталин, он что, теперь самый главный после Ленина в партии?
Виталий кивнул.
— Надо его срочно менять, — наивно заявил профессор. — Параноик на посту вождя — вещь очень опасная.
— А кто приезжал за вами? — спросил Ганин.
— А-а, этот комедиант, — усмехнулся Бехтерев. — Он всю дорогу мне рассказывал про оперетту и корчил рожи, точно принял меня за артиста. Шут гороховый! Он у них там начальником охраны или вроде того.
В дверь постучали.
— Войдите! — сказал профессор.
Дверь открылась, и вошел невысокий, плотного телосложения человек в пенсне с кавказскими чертами лица. В руках он держал корзину с виноградом, фруктами и вином.
— Профессор Бехтерев? — улыбаясь всем круглым лицом, с акцентом спросил вошедший.
— Вы не ошиблись, — кивнул Владимир Михайлович.
— Вам фрукты и вино, — вошедший водрузил корзину на стол. — От одного из ваших пациентов в знак благодарности…
— Да, но я не помню таких… — удивился Бехтерев, но незнакомец его перебил.
— Кушайте на здоровье, дорогой профессор, ми вас все любим!.. До свидания!
И исчез. Бехтерев с изумлением осмотрел корзину, в которой лежали большие гроздья крупного спелого винограда, мандарины, красные яблоки, желтовосковые груши, персики, абрикосы и бутылки отменного грузинского вина «Хванчкара» и «Киндзмараули».
— В декабре такие дары весьма кстати, — улыбнулся профессор.
Он вытащил бутылку «Хванчкары».
— Ты пил когда-нибудь «Хванчкару»?
— Только слышал, — улыбнулся Ганин.
— Давай выпьем по бокалу! — предложил профессор.
Ганин посмотрел на часы и ужаснулся: стрелки показывали половину одиннадцатого.
— Я прошу прощения, Владимир Михайлович, но я обещал проконсультировать одного аспиранта, он бедный уже два
