Шел тридцать восьмой год. В конце года отец Дагмары, как и многие бывшие «латышские стрелки», был арестован и расстрелян, а вскоре Дагмара и ее мать были высланы из Москвы, и они навсегда исчезли в «сибирских просторах».
Портрет я изорвал в мелкие клочья и осторожно, чтобы ничего не заметили соседи, спустил в унитаз.
22.08.41.
Сегодня ночью был первый крупный воздушный налет на наше Подмосковье. А над Москвой виднелось зарево и разрывы зенитных снарядов. Как там все, как дома?
Приехала Нина, рассказывала, что творится в Москве, на улицах и на вокзалах — прямо волосы дыбом. Молочную нашу на Зубовской разбомбили, на Смоленской тоже много домов разрушено. Мой дом пока в порядке, обсыпают его зажигательными бомбами, но дежурные, в основном из наших жильцов, нейтрализуют их в ящиках с песком.
24.08.41.
Второй день я в Москве, приехал вместе с Ниной за стипендией. На фронте дела неважные: взяли Николаев, Кривой Рог, Первомайск и Кировоград. Сегодня в газетах опубликовано обращение к жителям Ленинграда с призывом, всем встать на защиту города. Да, дела, дела… У нас в Кашире «они» летают как у себя дома, бросают листовки — «пропуска в плен» и т. п. Мишка рассказывал, что над их деревней сбрасывали плитки шоколада. Вот как у немца агитация поставлена!
10.09.41.
Несколько дней я в Москве. Прощай Тарасково! Главный подарок, который я там получил, — это Нина. Я чувствую, что с каждым днем люблю ее все больше. Иногда она делается какой-то странной, не такой, как в совхозе. Часто производит впечатление человека, который свои глубокие и нелегкие мысли пытается скрыть под радостной детской наивностью. Ничего, если это так. Страшно, если радостная наивность превращается в такой вид оптимизма, который называется «куриным». Но я верю, что это не так, поэтому не боюсь за нее.
Институт наш перевели на Погодинку. Знакомые места. А на прежнем месте сделали военный госпиталь. Говорят, что на Погодинке мы ненадолго. Отправят нас в Ашхабад или еще куда-нибудь в Среднюю Азию. Но я бы не мог сейчас туда уехать, даже с моим «белым билетом». Ведь немцы все ближе и ближе к Москве…
А пока болезненно хочу света. Когда наконец осветятся московские улицы, заиграют окна магазинов яркостью своих витрин! Когда можно будет совершить нашу традиционную прогулку по Кремлевской набережной, через Красную площадь, мимо аптеки «Ферейн», к кафе «Автомат» за традиционным пирожным — Наполеон. А пока хотя бы немножко света, хотя бы крошечных фонариков, узкой светлой полосой уходящих в даль Садовых…
24.09.41.
На днях в Институт приезжали представители Военного института иностранных языков, выясняли, кто и в какой степени владеет немецким языком, предлагали поступить на курсы военных переводчиков при этом институте. С немецким у меня были давние, прочные отношения. В детские годы со мной занималась учительница-немка, и я мог вести по-немецки несложные домашние разговоры. Тогда же меня часто вывозили на лето в Крым, в Судак, где родители снимали комнату в доме местных немцев. В школе немецкий язык считался предметом второстепенным, и я его основательно подзабыл, и только поступив в ИФЛИ, я стал опять серьезно заниматься немецким, который стал одним из любимых мною предметов. И не только мною: в нашу молодую преподавательницу О. Н. Филиппову дружно влюбилась тогда вся мужская половина нашего курса. К концу второго семестра мы уже разговаривали по-немецки почти свободно.
Я посоветовался с моими друзьями и родителями. Отец подумал несколько минут, а потом спросил:
— А евреи записываются? И лишь после того, как я выяснил, что многие студенты-евреи уже записались, отец дал мне свое благословение, и я подал заявление на курсы.
5.10.41.
И вот опять я солдат. Опять я маленький винтик в огромной скрипучей и несмазанной машине, называемой Армией. Правда, пока еще солдат в штатском. Короче говоря, меня зачислили на курсы военных переводчиков. Пройдет время занятий, и я поеду на фронт вести приятные беседы с пленными. Видно не судьба мне закончить ИФЛИ. Ну, да может, все это к лучшему. Я верю в свою Судьбу и в то, что она меня не обманет, определив мое место. Кто знает, может быть, мне еще придется побывать в Европе, даже в самом Берлине.
А сейчас вспоминается время моей военной службы по призыву, мой 629-й стрелковый полк, где я служил армейским почтальоном, вспоминаю штаб нашей дивизии, может быть, в таком же придется мне скоро занять место военного переводчика. Вспоминаю последнее лето, оно было жаркое, душное. Вот я медленно бреду между деревьями, попирая своими коваными сапогами нежную молодую травку, цветы, ловлю ящериц. А вечерами возвращаюсь в свое «почтовое отделение» — небольшой сарайчик в две комнатки и туалет. Рядом конюшня. И никакого начальства. Каждое утро езжу на почту, отвожу письма однополчан, привожу письма и посылки. Причем в штаб, в санчасть, в столовую разношу их сам, за это обеды получаю лучше, чем комполка. А вечером в мой сарайчик доносятся звуки какого-то печального танго. И все мысли мои в Москве. Да, в мирное время лучшей должности, чем полковой почтальон в армии, нет.
Нет, не гожусь я к военной жизни, но, видно, придется привыкать. Недаром мне в детстве одна старушка нагадала, что я буду генералом.
А Нинка… Кажется, я не смогу пробыть без нее и одного дня. Но ведь это только так говорится «не смогу». Человек все может. Но неужели, когда я вернусь, ее взгляд будет уже чужим и холодным? Неужели мне второй раз суждено испытать это… Но не нужно так мрачно думать, она меня любит. И вообще, сейчас не время об этом. Кто знает, может быть мне… Но не верю, не верю, мы еще будем «жить и жить, сквозь годы мчась»!
21.10.41.
Сегодня с утра отправился в Южный порт. Провожала меня только Нина. С родителями и Лёней попрощался дома. Когда-то теперь увидимся…
Нас уже ждал большой белый пароход «Карл Либкнехт». Сначала погрузили курсантов в военной форме и офицеров. Им предоставили каюты на 1 и 2 палубах, предупредив, чтобы они в военной форме не появлялись на палубах. Нас, еще не обмундированных, разместили в верхних каютах. По особой команде мы должны будем выходить на палубу и изображать из себя гражданских беженцев.
Куда мы плывем, никто из нас не знает. Думаю, через пару дней мы раскроем этот страшный секрет.
5.11.41.
Вот уже больше недели мы в Ставрополе. Здесь сейчас наш Военный институт и еще какие-то гражданские институты и техникумы. Сейчас сижу на занятии по практике языка. Настроение ужасное. Из Москвы ничего нет, полная неизвестность. А радио вещает о почти ежедневных ночных и дневных воздушных налетах и «некотором количестве жертв». Некоторое количество! Хоть бы одно слово из дома! От Нинки!
