Возвращаясь к Володиным письмам, хочу сказать, что, несмотря на все его остроумие, на всю веселость и легкость, с какими, казалось, он относится к любым жизненным перипетиям, я знал, что живется ему нелегко. Подрастают дети, надо содержать семью, а зарплата в театре мизерная. Поэтому не удивился, когда в одном из писем прочел:
«Я плюнул на дурацкую щепетильность, и чтобы иметь возможность спокойно работать только в театре и там уже что-то создавать, написал песни к трем фильмам, в двух из них сам снимаюсь: “Я родом из детстве?’ — в Минске, скоро он выйдет, “Саша-Сашенька” — комедь, тоже в Минске, пока только идут съемки, и “Последний жулик” — комедь, в Риге, там играет Губенко. Это, правда, не “Тот, кто раньше с нею был?’, но и не гимны и дифирамбы — везде есть своя, Высоцкая, червоточина, которую ты любишь и в которой весь смысл и смак. А потом — за это платят, не очень-очень, но можно не заботиться о том, что нечего жрать, не метаться по телестудиям и так далее…»
Кстати, в каждом письме Володя непременно писал о своих песнях, о работе над ними или о том, что с ними связано. По той цифре, которая промелькнула в каком-то его интервью (более 800 песен), может показаться, что давались Они ему без особого труда. Это далеко не так. Свидетельством тому — собранные вместе в хронологическом порядке отрывки из его писем на эту тему.
Год 65-й:
«Моя популярность песенная возросла неимоверно. Приглашали даже в Куйбышев на телевидение как барда, менестреля и рапсода. Не поехал. Что я им спою? Разве только про подводную лодку? Новое пока не сочиняется. Решил пока не поздно использовать скандальную популярность и писать песни на продажу. Кое-что удалось…»
Год 67-й:
«Теперь насчет песен. Не пишется, Васечек! Уж сколько раз принимался ночью — и никакого эффекта. Правда, Зоя — та, что Оза, — сказала, что и в любви бывают приливы и отливы, а уж в творчестве и подавно. Таaj что я жду следующего прилива, а пока ограничиваюсь обещаниями, что скоро-де напишу целый новый цикл про профессии. Когда и как это будет — еще не знаю, но обещаю. Сегодня приехал один парень из Куйбышева. Я недавно ездил туда на один день петь. Пел два концерта. Очень хорошо встретили. А этот парень привез газету, и в ней написано, что я похож на Зощенко. Ну вот. Роятся всякие темы, но боюсь трогать, потому что кое-что испортил…»
Год 68-й:
«Встречаюсь со своими почитателями, пою в учреждениях, в институтах и так далее. Месяц назад был в Куйбышеве. У них там есть молодежный клуб и отличные ребята, которые каким-то образом такую развели свободу, что мне дали выступить во Дворце спорта по 7 тысяч человек, два концерта. Ощущение жуткое. Громадное здание, и одна моя небольшая фигурка средь шумного зала. Но приняли грандиозно. Раздал автографов столько, что, если собрать их все, будет больше, чем у Толстого и Достоевского. Ставил свою подпись, а иногда слова из песен, или что-нибудь вроде “будьте счастливы”. Получаю бездну писем с благодарностью за песни из “Вертикали”. А альпинисты просто обожают. Вот видишь, Васечек, как все прекрасно! Правда?..»
И вдруг, через несколько строчек:
«Ебаная жизнь! Ничего не успеваешь. Писать стал хуже — и некогда, и неохота, и не умею, наверное. Иногда что-то выходит, и то редко. Я придумал кое-что написать всерьез, но пока не брался, все откладываю — вот, мол, на новой квартире возьмусь. А ведь знаю, что не возьмусь, что дальше песен не двинусь, да и песни-то, наверное, скоро брошу, хотя — неохота…»
Это письмо 68-го года было отправлено Володей 8 января. А через несколько месяцев, в мае, Володя во время очередного загула прилетел ко мне в Магадан.
…В этот вечер я дежурил «по газете». Вычитав все полосы, я договорился с печатниками, что они позвонят мне, когда надо будет подписывать газету в печать. Жил я тогда в доме, от которого до типографии было буквально пару минут ходьбы.
Только сел попить чайку — звонок:
— Васечек, это я!
Услышав голос Володи, я ничего не мог понять, так как сначала подумал, что звонят из типографии.
— Ты?! Ты где?
— Я здесь, в редакции. Звоню от дежурного милиционера. Он мне дал твой телефон…
— Стой там. Я через пять минут буду!
Я все еще не мог поверить, что это Володя. Здесь, в Магадане…
Едва мы обнялись, он тут же мне выпалил, что приятель его приятеля оказался Летчиком, летающим в Магадан, и… вот он здесь.
Проговорили мы почти всю ночь. Тогда я узнал, что Володя влюбился в Марину Влади. Но я как-то не придал особого значения этой новости, так как родилась она, насколько я мог понять, во время этого загула. А в такие периоды с Володей могло произойти все что угодно и прекращалось сразу же, как только прекращался и сам загул.' Я подумал, что и на сей раз с этой новоявленной любовью будет то же самое. Укрепил меня в этом предположении и довольно забавный эпизод.
Мы шли по Магадану. Я был в качестве гида и показывал районы, где когда-то находились лагеря, оставившие свои следы в перекошенных строениях барачного типа.
Проходя по центру города, мимо Главпочтамта, я сказал, что вот здесь получаю от него письма, которые ой, хоть и редко, но все же мне пишет…
— Васечек, давай зайдем, — встрепенулся вдруг Володя.
— Зачем?
— Хочу позвонить Марине.
— Куда?
— В Париж.
— Ну и что ты ей скажешь? — продолжал допытываться я.
— Скажу, что люблю ее.
— Васечек, она воспримет это как шутку. Почему же ты не позвонил ей из Москвы и не сказал об этом? Неужели для этого необходимо было прилететь в Магадан?
— Нет, ты не понимаешь, — пытался убедить меня Володя. — Я ей скажу, что вот мы здесь, с тобой (я ей все рассказал о тебе, и она знает, какой у меня есть настоящий, замечательный друг), и говорим о ней, и ты мне сказал, что если я ее люблю, то надо, чтоб она об этом узнала, и чем раньше, тем лучше, и поэтому я решил ей немедленно позвонить, чтоб исполнить твой совет…
— Васечек, не дури. Она поймет, что ты под хорошей банкой, и только посмеется над твоей выходкой.
— Ну и что же, что под банкой… Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке… Может, мне смелости не хватало сказать ей об этом в Москве или позвонить оттуда. А вот здесь, с тобой, мне спокойно, я больше уверен в себе, никаких рефлексий, и ты мне посоветовал сказать ей об этом… Вот я и позвонил…
Я понял, что от этой сумасбродной идеи отговорить его не удастся. Мы зашли на Главпочтамт. Заказы на междугородные разговоры принимала очень милая телефонистка.
— Девушка, у меня к вам просьба, можно сказать, всей моей жизни. Если вы мне откажете, то сделаете меня самым несчастным человеком на земле. Вот вы такая милая, молодая, красивая. Скажите, вы счастливы?