— Крепись, Бабочка, — говорит он мне, запирая дверь. — Тебе передадут твои вещи и еду из прежней камеры. Крепись!
— Спасибо. Я в полном порядке, поверь мне, и надеюсь, что мое пожизненное заключение станет им поперек горла.
Через несколько минут кто-то скребется о дверь.
— В чем дело?
Голос отвечает мне:
— Ничего. Я просто вешаю табличку.
— Для чего? Что на ней написано?
— Пожизненная каторга. Следить внимательно.
Мне кажется, они действительно посходили с ума. Не думают ли они, что полученный мною шок может довести меня до самоубийства? Во мне достаточно силы. Буду бороться. С завтрашнего дня начну действовать.
Утром, за кофе, я спросил себя: обжалую ли я приговор? Для чего? Будет ли у меня какой-то шанс перед другим судом? Сколько времени я на этом потеряю? Год, восемнадцать месяцев… И для чего? Чтобы получить двадцать лет вместо пожизненного заключения?
Но я задумал бежать, и количество лет никакого значения не имеет. Я вспомнил осужденного, который спросил председателя суда: «Мосье, а как долго длится во Франции пожизненная каторга?»
Я хожу по камере. Послал телеграмму жене, чтобы утешить ее, и сестре, которая выступила в защиту брата, одна против всех.
Кончено, занавес опущен. Мои родные страдают больше меня, а бедный отец с болью несет свой тяжелый крест в далекой провинции.
Вдруг меня потрясает: ведь я невиновен! Но перед кем? Да, перед кем я невиновен? Я говорю себе: никогда не рассказывай, что ты невиновен, — над тобой посмеются. Смешно заплатить пожизненным заключением за какого-то сутенера, которого даже и не ты убрал. Лучше всего заткнуться.
Сидя целый год в тюрьме, я не думал, что получу столь суровый приговор. Такая мысль меня вовсе не занимала. Хорошо. Первым делом, надо наладить связь с другими осужденными, которые могут стать сообщниками при побеге. Я выбрал парня по имени Деге, из Марселя. Увижу его у парикмахера. Он ходит туда каждый день бриться. Я тоже прошу отвести меня в парикмахерскую и, действительно, вижу его там, стоящего лицом к стене. В момент, когда я его замечаю, он уступает кому-то очередь, желая продлить удовольствие. Останавливаюсь рядом с ним и быстро говорю:
— Что слышно, Деге?
— Порядок, Пэпи. Получил пятнадцать, а ты? Слышал, тебе здорово влепили.
— Да, получил пожизненное заключение.
— Обжалуешь?
— Нет. Надо только хорошо питаться и развивать тело. Да, Деге, нам нужны будут крепкие мускулы. Ты заряжен?
— У меня 10000 франков. А ты?
— Нет.
— Мой тебе совет: запасись побыстрее. Твой адвокат Хюберт? Он не принесет тебе патрон. Пошли свою жену с заряженным патроном к Данетте. Пусть она передаст его Доминик и, уверяю тебя, он будет здесь.
— Ш-ш-ш… тюремщик смотрит на нас.
— Пользуетесь возможностью, чтобы поговорить, а?
— Это несерьезно, — отвечает Деге, — он рассказывает мне о своей болезни.
— А что с ним? Испортился желудок после суда? — жирный тюремщик раскатисто смеется.
Такова жизнь. Я уже вступил на «тропу разложения». Здесь смеются над 25-летним человеком, приговоренным к пожизненному заключению.
Получил патрон. Алюминиевый цилиндр, отшлифованный до блеска и закрученный ровно посредине. В нем 5600 франков в новых купюрах. Получив этот цилиндр, длиной в шесть сантиметров, я его поцеловал. Он толщиной с палец. Да, я целую его перед тем, как засунуть в задний проход. Набираю в легкие много воздуха, и он проходит в прямую кишку. Это моя копилка. Меня можно заставить раздеться, расставить ноги, приказать кашлять, нагнуться, и ничего при этом не найти. Он входит глубоко. Это моя жизнь, свобода, которую я ношу в себе… путь к мести. А я думаю мстить! Думаю только об этом.
На улице ночь. Я один в камере. Сильный свет под потолком позволяет тюремщику видеть меня через узкую щель в двери. Сильный свет ослепляет меня. Я кладу на глаза носовой платок. Лежу на железной кровати, на матраце, без подушки и каждый раз возвращаюсь к деталям этого страшного суда. И для того, чтобы понять, что укрепило меня в борьбе, я должен рассказать обо всем, что приходило мне на ум, когда в первые дни чувствовал себя погребенным заживо. Что я сделаю, когда сбегу? А в том, что я сбегу, я перестал сомневаться, когда в моих руках появился патрон.
Первым делом вернусь в Париж и убью лжесвидетеля Полина. За ним последуют два полицейских. Но двух полицейских недостаточно. Я должен убить всех полицейских. По крайней мере, многих. А! Знаю! Вернусь в Париж. Положу в чемодан взрывчатку — сколько влезет. Десять, пятнадцать, двадцать килограммов. Подсчитаю, сколько взрывчатки потребуется, чтобы взорвать как можно больше полицейских.
Динамит? Нет, можно найти кое-что получше. А почему бы и не нитроглицерин? Хорошо, посоветуюсь со специалистами. Но «курицы» (так мы презрительно называли полицейских) пусть не сомневаются. Я поднесу им счет.
Мои глаза закрыты, и платок покоится на веках. Я ясно вижу чемодан, нагруженный взрывчаткой, и часовой механизм. Осторожно. Она должна взорваться в десять часов утра на первом этаже полицейского участка, что на ул. Ювелиров, 36. В это время в ожидании донесений и показаний там находится 150 «куриц». По скольким ступеням мне надо будет подняться? Тут ошибиться нельзя. Надо точно рассчитать время, чтобы чемодан попал в назначенное место непосредственно перед взрывом. А кто его понесет? Хорошо, позволю эту дерзость себе. Я подъезжаю на такси к полицейскому участку и уверенным тоном говорю двум полицейским, стоящим у ворот: «Поднимите-ка этот чемодан в зал, я приду позже. Скажите комиссару Дюпону, что это передал ему комиссар Дюбо и что он сейчас придет».
Но послушают ли они меня? А вдруг среди всей этой своры болванов я наткнусь на двух умных? Тогда провал. Надо найти что-то другое. Я ищу. Должен найти решение, которое даст мне стопроцентный успех.
Я встаю, чтобы выпить немного воды. Думал так много, что заработал головную боль. Снова ложусь. Минуты текут медленно, и этот свет, этот свет, Боже милостивый! Я смачиваю платок и снова кладу его на глаза. Мне приятно от холодной воды. Всегда буду пользоваться смоченным платком. В эти долгие часы, когда я вынашиваю планы мести, я очень ясно вижу себя выполняющим эти планы. Всю ночь и даже часть дня я мысленно брожу по Парижу, будто мой побег стал свершившимся фактом. Это произойдет наверняка. Первым делом, преподнесу счет Полину, а потом, разумеется, «курицам».
А присяжные? Эти выродки будут жить в тиши и спокойствии? Эти дохлятины уже возвратились по домам, довольные от сознания выполненного долга. Они горды и важничают перед своими буржуа.
