Летом 1940 года, когда я был с семьей Вудов в Ист Хэмптоне, он был награжден Национальной Академией Наук медалью Дрэпера за работу, которую выполнил уже после отставки. Речь идет о таком усовершенствовании диффракционных решеток, что теперь возможно заменять ими призмы в самых больших астроспектрографах обсерваторий. Ходят слухи, что его помощники, гораздо моложе его, когда вели с ним эту работу, «сдавали» от перенапряжения и должны были лечиться и отдыхать каждые два месяца, в то время как он работал без перерыва.
Старая (пословица о том, что «дитя — отец взрослого» — блестяще подтвердилась в доме Вудов. В возрасте восьми лет Вуд уже стал тяжелым крестом для родителей, с чертами «Прометея в детстве» и духа-мучителя. Говоря проще, будущий ученый стал ужасом для всех. Таков он и сегодня. В то время, как я писал эту книгу у Вудов в Ист Хэмптоне, очаровательная и острая на язык Мария Мэнз, дочь Давида Мэнза (теперь — мистрис Ричард Блоу), которая знакома с семьей Вудов с шестнадцати лет, сказала мне, взяв руку Вуда — широкую, мощную и необычайную: «Вам должна нравиться ваша новая работа — это как раз по вашей специальности!» Я ответил: «Что вы хотите сказать этим?»
«Разве вы не писали все время о дикарях и вождях каннибалов?»[4]
«Я не стал бы писать биографию „ручного“ человека. Я не знаю, как это делается».
Вуд полон доброты, но в нем нет глубокого уважения или преклонения ни перед чем на свете, кроме законов природы. Он не боится ни бога, ни черта и только иногда может быть робеет перед мистрис Вуд.
Не просто легенда, а факт, что в восемь лет Вуд прочел лекцию по анатомии медузы, с показом диапозитивов, которые он сам перерисовал с иллюстраций из работ Агассиса.
Ему подарили волшебный фонарь и несколько раскрашенных диапозитивов. Он налюбовался на клоунов и ангелов и решил, что надо самому сделать что-нибудь получше. Лекцию он читал в столовой, в присутствии детей соседей и их матерей.
Гертруда Вуд, его терпеливая, но далеко не безропотная супруга, когда мы говорили с ней о его детстве, сказала: «Слава богу, была хоть одна лекция, на которой мне не пришлось помогать ему».
Одной из причин, способствовавших его раннему гаргантюанскому развитию, было то. что в возрасте, когда дети любят играть с игрушками (а он умирал от скуки в школе мистрис Уокер, предназначенной для мальчиков и девочек «из хорошей семьи», и был постоянно одним из последних учеников), ему попала в руки одна из самых мощных и опасных «игрушек», когда-либо в истории бывших в руках ребенка. Она помогла его последующим научным открытиям. Это был огромный завод воздуходувных машин Б. Ф. Стэртеванта, в Ямайка Плэйн, недалеко от Бостона.
Роберт-младший родился в уютном старом доме в Конкорде — там его качал на своих коленях Эмерсон.[5] Когда Роберту-младшему было около четырех лет, семья его переехала в Ямайка Плэйн — тогда это было красивое предместье Бостона. Вуды были культурным семейством с первых дней колонизации Америки, а доктор Вуд-старший привез значительное состояние с Гавайских островов, где он был пионером разведения сахарного тростника.
Их ближайшим соседом в Ямайка Плэйн был Бенджамин Франклин Стэртевант, основатель ныне существующего завода воздуходувных машин Стэртеванта, производящего воздуходувные машины для шахт и другие огромные вентиляционные устройства. У Стэртевантов был единственный сын Чарли, на три или четыре года старше Роберта Вуда — и мальчики сразу же подружились. Дружба росла вместе с самими мальчиками, и результатом ее было то, что завод стал «игрушкой» для Роберта, — но замечательная история детской дружбы кончилась печально.
Доктор Вуд рассказывает:
«Я восхищался Чарли. Он был почти на четыре года старше меня, как я вспоминаю, и мне страшно хотелось, чтобы он обратил на меня внимание. У Стэртевантов во дворе была большая оранжерея, а у Чарли — замечательный аквариум, величиной почти с бассейн для плавания, с разными рыбами. Мне было семь или восемь лет, и я занимался ловлей бабочек сачком, который сам сделал из сетки от москитов. Однажды, проходя вдоль придорожной канавы, я заметил там маленьких рыбок. Я залез в воду, поймал несколько штук, выбросил бабочек, посадил рыбок в стеклянную банку и отнес их Чарли для аквариума. Я сказал ему:
„Наверное, они тебе не нужны — это простые пескари“. Чарли рассмотрел их и ответил: „Совсем не пескари. Это — хищная рыба — маленькие щучки“. Я очень обрадовался. После этого Чарли стал интересоваться мной. Через некоторое время он куда-то пропал, а потом мне сказали, что Чарли умер. Несколько дней я ходил ошеломленный, и не мог себе представить, что не увижу его больше. Теперь, когда Чарли не было, а завод был окончательно построен, мистер Стэртевант, я думаю, перенес на меня часть своей любви к сыну — он часто подзывал меня к забору, разделявшему наши сады, и разговаривал со мной.
Когда мне было около десяти лет, он взял меня на завод и показал мне все: огромные двигатели Корлисса, литейный цех, токарные станки с ремнями невероятной длины и маховиками, механические мастерские, столярные цеха — словом, все. Он представил меня начальникам цехов и приказал им пускать меня в цеха и позволять мне делать все, что я захочу — только чтобы я не покалечился».
Так случилось, что в возрасте, когда большинство мальчиков с наклонностями к механике играют с игрушечными инструментами и маленькими пилками где-нибудь на старом верстаке, Роберт начал с мощных машин, гидравлических прессов и двигателей. То, что он не убил себя — даже не имел ни одного настоящего «несчастного случая» — результат его ловкости и, вероятно, также бдительности мастеров и рабочих. Скоро он, буквально, делал все, что хотел. Литейщики даже научили его, как приготовлять формы для литья и заливали чугун в те, которые он делал. Роб иногда делал ошибки, но опасными они были редко. Он вел дневник своих опытов, иллюстрируя его собственными чертежами и рисунками. Первый рисунок относится к случаю с болванками. Это случилось еще до того, как он понял гигантские возможности, даваемые заводом. Он зажал кусок дерева в патрон большого токарного станка и пытался выточить гантели из дерева. Но ничего не выходило — вместо тонкой стружки от куска отлетали большие щепки, и он поцарапал руку. Подошел мастер и спросил его:
«Что же это ты вытачиваешь?»
«Это болванка, я хочу выточить гантели».
«Гантелей-то я не вижу, но сам ты — болван. Ведь ты взял отвертку вместо стамески и точишь ею!»
В другой раз ему попало от начальника цеха, Е. Н. Фосса, который был родственником Стэртевантов и старался выслужиться перед Стэртевантом мелкой экономией материала на заводе. Роб задумал сделать электрическую машину, для которой нужен был большой стеклянный диск. Не зная, где его раздобыть, он выпилил диск из темного тяжелого дерева и хотел его лакировать. Через несколько дней его мать получила письмо от нового начальника цеха с жалобой, что Роб уничтожил два квадратных фута красного дерева ценой 45 центов за кв. фут. Фосс заметил доску, из которой был выточен диск, спросил рабочих, и ему ответили, что это сделал мальчик, которого привел мистер Стэртевант. Робу сильно влетело от матери, и он на два часа был заперт в голубой гостиной, которая в таких случаях служила местом заключения.
