И еще… На этом седере был мальчик под столом, рядом с банками манки и, будь он неладен, вентилятором – искал «афикоман». Он станет «новым русским» и построит синагогу.
Бог мой, какая прелесть Чернобыль в августе. Вдоль холмов, похожих на буханки хлеба, вальсировала голубая Припять, в ней отражались лучи солнца. Нигде так не любилось, как здесь – в запахе цветов и трав. Жениться надо в августе, тогда можно новорожденных в следующем году купать в реке.
ЧАЭС пожирал старый город, экскаватор сгрыз могилу цадика Нахума, а потомки его, как ни в чем не бывало, пили вишневую наливку, хупавались между постами – ударники коммунистического труда.
Отец невесты Муня-экскаваторщик стоял перед зеркалом и завязывал галстук. Жена его Софа причитала в дверях.
– Давай попросим вызов из Израиля.
– Я член партии!
– Знаю я, чего ты хочешь! – Софа жутко ревновала его.
– Слушай, Софа, кончай, а то тресну по башке, и навек успокоишься.
– И это в день свадьбы дочери!
Софа заплакала. Она последние дни жила в аду, в истериках, умирала от ревности, от неизвестности, ненавидела его, отталкивала и одновременно желала страстно.
– Все, Софа, идем встречать гостей и новобрачных.
Во дворе на свежесбитых столах солнце преломлялось сквозь стопки, стаканы, бутылки самогонки, блестела селедка в кольцах лука, огурцы и помидоры лежали в зелени. Хлеб еще не нарезан – это будет после благословения.
Молодежь толпилась вокруг Софиного брата Левы, который привез из Москвы магнитофон с кассетами еврейских песен, израильские открытки, значки, учебник «Алеф», журналы «Тарбут», «Евреи в СССР» на папиросной бумаге.
Первый раз гуляла вся улица Ветреная – и еврейская, и украинская: Наташа Наперсток выходила замуж за Ваню Слинько. В сопровождении друзей они вошли во двор, Ваня во фраке, Наташа в светло-голубом.
– Еще один кузнец еврейского народа, – крошечный Янкель-трубач сделал знак клезмерам – труба взметнулась к небу – свадебная мелодия распустилась в саду.
– Горько! – Муня поднял стакан вишневой наливки.
– Го-орько!!! – поддержали его гости.
– Лехаим! – воскликнул Рувка-плотник. – Лешана а-баа б’Иерушалаим.
Он получил разрешение на выезд в Израиль. В сороковом Рувка бежал из Польши на восток, а уже в СССР его погнали этапами на Дальний Восток, на пятнадцать лагерных лет. Рувка-плотник с магендовидом на распахнутой груди, с осоловело-красными глазами был счастлив.
– Космонавт! – хлопнул его по плечу Гриша, в Магадане они побратались. – Я мог бы тоже поихать у Израиль.
– Будешь, – кивнул Рувка.
– Ни, я помру тут.
– Шо нового? – тормошил Гришу старый сапожник Шая.
– Делов много, – уже другим, ожившим голосом ответил Гриша.
– Мир шевелится, уси хотят сожрать один одного.
– Хэ-э! – засмеялся Шая. – А шо нового?
Мокрый снег с дождем. Эта страна не для жизни. Сотрудник 5-го отдела КГБ рыжий курчавый косолапый Лазарь Хейфец ввалился в кабинет раввина Фишмана.
– Готыню! – Хейфец красный, как из парилки. – Я сойду с ума! Я сойду с ума!
Он размахивал конвертом перед сонным Фишманом.
– Вус махт, аид? – безобразно зевая, сверкнул стальной челюстью старик.
– Зол зей бренен!
– Шо трапылось?
– Вызов из Израиля.
– Ну?
– Вот моя фамилия, мой адрес.
– Мазлтов.
– Что-о?! Я же на службе, я член партии! Вызов майору КГБ!
– Вызов на всех?
– В том-то и дело.
– И на жену?
– И на Суру, и на дочь, и даже на тещу. Во-о, подлянка! Это Сура… я знаю, она меня ревнует к бабам. Но не до такой же степени!! Оторву голову.
– Или теща, – подсказал раввин.
– Та она слепая, глухая и на костылях. Ну и кто?
– Дочь замужем?
– Она студентка, ей-то чего не хватает? Выгоню к чертовой матери. Отца позорить?!
– Я же не сказал, что она, – развел руками Фишман. – А ты кого пасешь?
– Слепака пасу. Упеку его за Магадан. Ну, Слепак, ну, зараза! Я его уничтожу. Ребе, что делать?
– Кто-то тебе мстит. Может, КГБ это сделало?
– Что-о? Мне три года осталось до отставки.
– Избавиться от тебя и на пенсии твоей экономить.
– Ты мне это брось! КГБ – это святое! Понял, хрен бородатый?! Все. Дай пистолет, застрелюсь.
– Только не в субботу, – раввин достал из стола начатую бутылку водки, открытую баночку шпрот и ломтики хлеба. – Давай выпьем, это успокаивает.
Они выпили. Потом раввин достал еще бутылку, и они продолжили.
Хейфец выглядывал в окно из раввинского кабинета. Была суббота.
– Американцы идут! – воскликнул Хейфец. – Я их по рожам узнаю, конгрессмены хреновы. Наши-то не улыбаются. Могут в синагогу зайти. Так ты есть или тебя нет?
– Меня нет, – Фишман попробовал залезть в шкаф, но с таким пузом…
Лазарь вышел из кабинета и через минутку вернулся.
– Свет в зале горит.
– Так ведь суббота.
– Су-уббо-ота, – предразнил Хейфец. – Это уж разорить можно СССР!
У дуба, что напротив синагоги, вокруг китаеведа Рубина друг друга перекрикивали болтуны; инженеры, фантазеры обступили Лернера, физики и кооператоры беседовали с красноухим Азбелем. Но больше всего народа с долговязым и простоволосым Альбрехтом. Он держал две бумажки. На одной заявление Бегуна: «Прошу взять с меня налоги за преподавание иврита». На другой: «Черемушкинский райфмнотдел сообщает, что преподавание языка «иврит» в программе Министерства высшего, среднего и специального образования СССР не предусмотрено, а поэтому, райфинотдел предлагает Вам преподавание указанного языка прекратить».
– Иосиф, это приговор. Как только у них освободиться «воронок», они тебя увезут как тунеядца. Ау-у, люди, или как вас, господа! Я вынужден говорить в такой бедламе. Иосиф бесплатно преподает иврит, который для властей не существует. Иосиф прикрылся справкой, что он ассистент профессора, платит пять рублей налог, и все шито-крыто. Верят ему или нет – вопрос другой. Важно: он обманывает. Отказник должен быть чист, как слеза.
– Чушь! – Иосиф забрал листочки у Альбрехта.
– Не забывайте: окружение не только враждебно, но и агрессивно, и в один прекрасный момент они используют тот факт, что вы живете нахлебниками их врагов. Помощь из-за границы предназначена для голодающих, но при этом нельзя ничего делать. Иначе слово «помощь» заменится на слово «финансирование».
– В еврейской традиции помогать друг другу, – сказал Эссас, – и вовсе не обязательно оглядываться. Мы работаем на нас.
– Ты прав, – кивнул Альбрехт, – но когда вас спрашивают «на что вы живете?», вы почему-то молчите. Та самая «работа на нас» всего лишь шоу для американцев. У нас нет самиздата как такового. «Евреи в СССР» кто-нибудь видел хоть один номер? Самиздат возник у демократов и был предназначен исключительно для внутренних нужд. Они ведь не собираются уезжать. Как можно здесь возрождать национальную культуру с чемоданом в руках?
