– В еврейской традиции помогать друг другу, – сказал Эссас, – и вовсе не обязательно оглядываться. Мы работаем на нас.
– Ты прав, – кивнул Альбрехт, – но когда вас спрашивают «на что вы живете?», вы почему-то молчите. Та самая «работа на нас» всего лишь шоу для американцев. У нас нет самиздата как такового. «Евреи в СССР» кто-нибудь видел хоть один номер? Самиздат возник у демократов и был предназначен исключительно для внутренних нужд. Они ведь не собираются уезжать. Как можно здесь возрождать национальную культуру с чемоданом в руках?
– Чушь! – Иосиф – будто бык на корриде.
– Я вам верю, – засмеялся Альбрехт. – Все, что можно делать с чемоданами в руках, так это уносить ноги. Тут все зависит от темперамента. Это русским понятно. А вот как преподавать Тору, песни? Вот тут уже фокус. Фокусы хороши в цирке.
На Альбрехте войлочные ботинки, свитер, джинсы, закатанные на раз, и распахнутый замшевый пиджак.
Тем временем у железных ворот синагоги американцы раздавали свертки для отказников: баночки кофе, майки, джинсы, носки, фломастеры.
– Лева, ты моего Илью не видел? – окликнула Аня Эссас.
– А ты откуда такая загорелая?
– Из Сухуми, там еще лето.
– По Илье не сказать.
– Он не загорел, он стал датишник.
В минуты роковые на Горку с женами приходили отказники. Готовность номер один к посадке. Супруги Кандели, Розенштейны, Лернеры. Не тусовка на снегу, а светский прием.
Феликс Кандель последнее время страдал от болей в сердце. Наталья Розенштейн заглянула ему в глаза.
– Шизофрении у тебя нет.
– Шизофрении нет, – согласился Феликс.
– Нервы, нервы, – захихикал Гриша Розенштейн.
– Уж ты-то психованный! – сказала Наталья. – Молчал бы!
– За тобой, Феликс, ходят чекисты?
– С утра до вечера, Гришенька. Но я же пустой! У меня и дома, как в морге. Сжег все свои рукописи.
– А говорят: рукописи не горят.
– Горят, Гришенька, горят ярким пламенем.
– Ясно. А мне и сжечь нечего, – усмехнулся Гриша.
– Чего ж у тебя бессонница? – вздохнула Наташа. – А еще сионист.
– Это ты зря, мать, – захихикал Гриша. – За это тоже сажают.
– О, смотрите, идет наш вечный жених! – засмеялась Наташа.
К ним подошел безработный Иосиф Бегун с неизменным рюкзаком за плечами. Человек, который готов к посадке.
– А за мной ходит «дама», – похвастался он.
– Это согревает? – усмехнулся Феликс.
– У нее другие задачи. За другими мужики топают, как за гомиками, а меня на Лубянке приминают за нормального мужчину и теперь всюду со мной «дама».
– Вот когда ты, Иосиф, женишься, и за тобой перестанут ходить «дамы», – сказал Феликс. – Что лучше – жена дома или «дама» на улице?
– Лучше «дама» на улице. От нее хоть под одеяло сбежать можно.
За спиной Бегуна переминалась крупная тостозадая «дама» с ярко крашеными губами, с черным ридикюлем и зелеными немигающими глазами.
– Лунц и Рубин получили разрешение.
– Что они с нами делают?
– Липавский осиротел. Он был секретарем Рубина.
– А кто такой Липавский?
Пока Щаранский переводил американцам реплики отказников, Слепак подошел к дубу.
– Есть предложение сфотографироваться с конгрессменами на ступеньках синагоги. А послезавтра пойдем в Президиум Верховного Совета СССР с письмом: «…евреи СССР, устремившиеся на Родину, мы обращаемся сегодня к руководству страны, полные недоумения и горечи…» Предлагаю всем подписать, фамилию указать четко.
– Но сегодня суббота, – сказал Эссас. – Разве нет другого дня?
– Другого дня нет, Илья. Не хуже меня знаешь, – сказал Слепак. – Пусть ортодоксы не подписывают. Ждите своего Мессию.
– А кто в понедельник примет нас в Президиуме? – удивился Азбель.
– Не примут, – сказала маленькая Ида Нудель, – мы устроим скандал и пригласим зарубежных корреспондентов.
– Лунц, что скажешь? – обратился Слепак.
– Можно прямо в Лефортово, а можно погулять по Москве перед посадкой, но ведь сыро и холодно.
– Ага! – Слепак выбил табак из трубки. – Греться будешь в Хайфе. В понедельник идем скандалить – кровь из носа! «Шеллах эт амии!».
– Уже было, Володя.
– Да, после Моисея никто лучше не придумал.
– Теплые вещи брать с собой?
– Мы идем на посадку, – сказал Слепак, – так что приготовьтесь. – Не зря же прилетели конгрессмены из Америки. – Я увожу их в ресторан пить чай.
В кабинете у Фишмана отбой, никаких американцев. Хейфец по-солдатски ловко откупорил еще одну бутылку водки.
– А как будет имя Андропова по-еврейски?
– Иуда Бен Велвл.
– Кошмар. Никому больше это не говори, понял? А Ленин?
– Велвл Бен Элиягу.
– Брежнев?
– Лейб Бен Элиягу.
– Ужас! Элиягу, элиягу. Кошмар. Никому больше этого не говори.
– А и по-русски Лазарь, и по-еврейски Лазарь.
– Мрак. Может, на всякий случай тоже вызов из Израиля получить?
– Так он у тебя уже есть!..
Тем, кто впервые поднимался на Горку, казалось, что здесь открываются Сиониские врата. Столпотворение.
– Я бросаю вызов стихии.
– В смысле жену и детей?
– Они приедут, когда я на Земле обетованной обустроюсь.
– Сволочь.
– В Марьиной Роще миньян шпионов.
– Они звонят мне, а я их не хочу. Свобода!
– Это импотенция.
– Свобода!
– Руки вверх!
– А девчонкам так холодно.
– Я поцарапал авто.
– Обратись к Сереге.
– Пока мы бьемся головой о стенку, ребята роют землю в комсомоле.
– Карьеру, что ли? Ну, это полукровки. Они решили здесь остаться. Зачем им наше гетто?
– Доверься соблазну.
В понедельник у мокрого подъезда Президиума Верховного Совета СССР остановилась белая «Волга» Липавского. Липавский выпустил двух коротышек – Лернера и Щаранского. Толпа с портфелями и авоськами, где мялись носки и книжки вперемежку с бутербродами, радостно расступилась у парадных дверей.
– А где Розенштейн с плакатом? – спросил коротышек Слепак.
– Его привезет Патрик, – сказал Щаранский.
– Будем ждать.
– Прошвырнемся, – Азбель взял под руку Брайловского. – Очень ранний снегопад в этом году.
– Обещают снег с дождем, – улыбнулся Брайловский, – я даже зонтик взял.
И он достал из портфеля складной зонт, щелк – и зонт весело раскрылся.
– Витя, что же мы мокли до сих пор!
– Но все мокли.
– Я понимаю. Ты – демократ. Когда евреи соглашаются жить по законам других народов, они непроизвольно относятся к этим законам по-своему. Евреи хотят, чтобы их бездарность воспринималась так же снисходительно и сочувственно, как и неспособность русских. Они хотят, чтобы их глупые дети так же нагло торжествовали над умными, как это принято у других. Евреи сопротивляются вытеснению их в интеллектуальные области.
