иначе, но на второй брак отец долго не отваживался.
Третий этаж нашего городского дома принадлежал детям. К дому с двух сторон примыкали другие здания, а часть его выходила на параллельную улицу. Комнаты, что находились друг против друга, были абсолютно похожими. Дома были разделены внутренним двором, но соединялись друг с другом длинными галереями.
Мы с сестрами и фрейлейн Анной жили в южной части здания, где всегда было солнечно и светло. В сумеречной части с северной стороны находилась комната отца. Здесь, в тишине, проводил он дни между поездками и делами. С гордостью называемые нами «приемными залами» столовые комнаты находились тут же. В одном из залов стоял рояль. По праздникам моя старшая сестра Лейла исполняла на нем прекрасные мелодии, которым обучила ее фрейлейн Анна. Это неизменно приводило в восторг других воспитателей и гостей. В моей памяти вновь и вновь возникает изящная позолоченная лампа в руках негритенка, что стояла на одном из комодов в зале. Эту лампу включали лишь по торжественным случаям, и я подолгу с наслаждением любовалась ею. Она была такая красивая и таинственная!.. Возможно, именно тогда, любуясь чудесной статуэткой, я впервые порадовалась, что мы - богачи.
В обычные дни мы редко заходили в «приемный зал». Да и то по случайности. Все время проводили мы в просторном и светлом учебно-образовательном помещении. Было тут и пианино. Это был учебный инструмент и доставлял нам массу неприятностей. Ни дать ни взять инструмент для пыток! Чуть ли не целый день поочередно каждая из четырех сестер, сидя за этим ненавистным деревянным монстром, тыкала неумелыми пальцами в гладкие черно-белые зубья клавиш. Гаммы, арпеджио, надругательство над сонатами Моцарта, которое называлось «исполнением». Сопровождаемые этой музыкой, мы и росли, плача, смеясь, протестуя, учась. Росли под опекой верной своему предназначению фрейлейн Анны, которая, внушая нам сентиментальный дух чистой немецкой девушки, искореняла в наших душах свойства наследственные. Она пыталась превратить нас в хорошеньких, мягкосердечных Гретхен. Но мы были потомками своих предков и с этим ничего нельзя было поделать. Чем взрослее мы становились, тем более укрупнялись наши носы, становился гуще и чернее пушок под ними, бюст безобразно выпирал из-под модных тогда блузок-матросок. Бедная фрейлейн Анна с отчаянием наблюдала за столь интенсивным физическим развитием своих толстозадых девочек. Она еще кое-как терпела наши внешние метаморфозы, но как дошло дело до перестройки духовной, последовали еще большие неприятности. Моей сестре Лейле исполнилось тринадцать лет, когда она объявила о своей влюбленности в нашего кузена. У того едва стали пробиваться усики, но глаза уже кипели страстью. Фрейлейн Анна была ошеломлена и с той минуты потеряла покой. Какое-то время ей удавалось уберечь нас от нежеланных эксцессов, сопутствующих проблемам роста. Но ведь мы не просто росли - мы взрослели и созревали! Жизнь бедной фрейлейн Анны стала мучительной, невыносимой. Она жила в постоянном страхе и сомнениях. Мы же начинали ополчаться против няни, считая ее опеку чрезмерной и ущемляющей. Мы становились жестокими злючками. Конечно, различия между европейскими девушками и их своенравными восточными сверстницами весьма ощутимы. Но от такого объяснения фрейлейн Анне не становилось легче. Наш бунт причинял ей страдания.
Когда мы были еще малютками, мы просто обожали фрейлейн Анну. Я, во всяком случае, говорю это с уверенностью. Не думаю, что мать можно любить больше. Или любовь к матери чем-то отличалась бы. В моих глазах фрейлейн Анна была прекраснейшей из женщин. Каждое утро я с разинутым ртом наблюдала, как она расчесывала свои гладкие и длинные русые волосы. Я зажмуривалась, когда свет падал на ее белую кожу, а ясные голубые глаза с нежностью смотрели на меня. В такие минуты я ощущала приливы счастья. Белокурая, ясноглазая фрейлейн Анна выглядела среди нас пришелицей из иного мира, необычной, прекрасной, неким небесным созданием. И это белокожее небесное создание окружали мы - смуглые, смоляно-волосые, густобровые взрослые и дети. Самые светлые и счастливые воспоминания моего детства связаны с фрейлейн Анной. Помню, однажды в Рождественское утро, проснувшись, я увидела около своей кровати сверкающее сооружение. Перевернувшись, почувствовала, что от него исходит чудный аромат. Я протянула руку и укололась обо что-то: это была настоящая Христианская елка! Такая, какую из года в год украшают для христианских ребятишек. Эта елка была куплена, чтобы изменить наш мир, наши вкусы и понятия. Так же, как и тайно привезенная и скармливаемая нам франкфуртская колбаса. Возможно, это была первая елка в истории ислама, которая стояла, украшенная в комнате мусульманских девочек. Как долго лишали нас этой радости! Но, в конце концов, и бабушка, и отец сдались, и в наш дом пришла красавица-елка, очаровавшая и околдовавшая нас. Мне почудилось, что я потеряла дар речи, так велико было мое восхищение. Я ходила вокруг чудесного дерева, тихо напевая. Осторожно касаясь пальцами разлапистых веток, вдыхая чарующий запах хвои. Елка была украшена серебристой мишурой, цветными шарами, красными и зелеными свечами, крошечными крылатыми ангелочками, хрустальными переливчатыми сосульками. У основания была разложена вата, изображавшая снег, по всей вероятности. Это был счастливый день. Мы не учили уроки, не занимались немецким, глаголами, музыкой и прочей бессмыслицей. Смысл всего окружающего мира в тот день был сосредоточен в этом благоухающем чуде. Миром правила красота! Все худое куда-то ушло, растворилось в ощущении бесконечного счастья. Кроме всего прочего, фрейлейн Анна обещала сводить нас в Общество немецких женщин. Это было очень уважаемое и религиозное общество. Мы ходили туда с большим удовольствием, встречались там с немецкой молодежью и стариками, ели всякие вкусности, пили пиво. В конце торжества с наслаждением пели вместе со всеми псалмы, славя Господа. Удивительно! Мы, четыре девочки-мусульманки, с большим удовольствием пели эти религиозные песни христиан. Такие новшества и перемены приводили нас в восторг. Но дома об этом ничего не знали. Мы держали все в строгой тайне - ведь наш Пророк запретил такое действо! Сторонница правдивости и честности, фрейлейн Анна в этом случае и сама лукавила: она понимала наш интерес к таким мероприятиям и не хотела лишать нас этой радости. Ведь эти милые торжества не принесут серьезного вреда - так полагала наша нянюшка. Приобщая нас к христианским праздникам, она была очень осторожна в вопросе религиозной идеологии. К вопросу религиозной нравственности и духовности фрейлейн Анна подходила очень осторожно, вела себя весьма тонко, не допуская нежелательного вторжения в чужие религиозные понятия. А ведь это было совсем просто: в нашей семье к религиозному воспитанию, учению ислама относились абы как. Даже приверженца истинной веры это особо не заботило. Я не
