умела молиться. Знала на память лишь небольшую суру из Корана. Моя религиозность была так мала, что желая подразнить бабушку, я выжидала момент, когда она приступит к намазу, раскрыв перед собой Коран. Тогда я начинала дергать ее за край шали или подол, мешая совершать ритуальные поклоны и отвлекая от молитвенного текста. Иногда, слишком распоясавшись, я дразнила ее, гримасничала. Корчила рожи, ловя бабушкин взгляд. Но бабушка, прервав молитву, совершенно спокойно и поучительно журила меня, а затем вновь продолжала шептать себе под нос молитву, нараспев выделяя отдельные фразы.
Религиозные праздники, например, Новруз или последний день Уразы, были официальными и общенародными. Мне очень нравились эти праздники, они проходили весело. В день весеннего равноденствия, 21 марта, отмечался Новруз-байрам. Это был день всеобщего обогащения детей. Ребятишки бегали от дома к дому, поздравляя родственников и соседей. За это их угощали замечательными сладостями и всякой невообразимо вкусной снедью. Столы ломились от яств и разнообразных блюд по содержанию праздничной хончи - подноса с угощениями - можно было определить достаток каждой семьи. В домах попроще на столах стояли лишь местные сладости, фрукты и крашеные яйца. В культурных семьях столы украшали более разнообразные угощения. Яйца напоминали пасхально-христианские, а блюда из индейки считались не только признаком благосостояния, но и определяли уровень культуры. Московский шоколад нес дух святой Руси. Какое это было объедение!
Так вот, сперва нас угощали сладостями. Затем хозяева дома, дяди, тети и другие родственники, доставали кошельки. Оттуда извлекался золотой (с которым расставались не без сожаления) и отдавался детям взамен на влажный и смачный поцелуй. К вечеру наши животы были полны тяжело усваиваемой пищей, а карманы - деньгами.
Ураза (Рамазан) была несколько иной. В годы моего детства она всегда совпадала с летними месяцами (Рамазан перемещается год от года), и мы отмечали ее в деревенском доме. Такие, как мы, «культурные», не держали пост. Лишь изредка постились в последние дни священного месяца, оставаясь голодными на протяжении дня. Каждый делал это добровольно, не без своих целей. Никто никого не неволил и не принуждал поститься. Иногда и я постилась. Не для того, чтобы понравиться Аллаху, а для того, чтобы оставлять его своим должником. Я загадывала желание и надеялась, что Он, видя мое усердие, исполнит это желание.
Все светлое время дня запрещалось есть и пить. Даже полоскать рот было нельзя. Курильщики в такие дни прекращали курить. Мужья не прикасались к женам. Но только блеснет в небе первая звезда, все набрасывались на еду. Проголодавшись за день, верующие наедались до отвала. Потом снова и снова. И так до утренней зари. Даже спящих будили, чтобы те успели набить свои желудки.
В последний день Поста резали барашка. Посреди двора устанавливался очаг, на котором сперва готовилось жаркое из внутренностей, жирное и восхитительное на вкус. Итак, начинался наш бурный праздник. В детстве самые вкусные блюда готовились в дни праздников. (Впрочем, торжества, отмечаемые с немецкими девочками, тоже замечательно проходили). Еда была такой божественно вкусной, что мы слизывали с пальцев последнюю капельку жира. Отовсюду доносился аромат восточных пряностей... Боже! Какое славное было время!..
Но были и такие религиозные дни, которые мне вовсе не нравились. То были дни символического траура по убиенному в Кербале в 680 году хиджры Хусейну. Сыну имама Али, и казненным членам его семьи - Махаррам. Дни этого траура, священные для мусульман-шиитов, не значат ничего для суннитов. Моя бабушка всегда отмечала эту церемонию траура по сподвижнику Пророка. По местному обычаю, комната устилалась коврами и подушками в ряд. Пол был завален подушками, когда гостей было особенно много. К центру стены прилаживался небольшой столик - здесь восседала молла-ханым.
Стекались гости, закутанные в чадру, стуча башмаками и шурша юбками из шелка и атласа. Женщины вели беседы, исполняли «марсия» - своеобразные «плачи» из «жития» святых имамов, их жен и детей.
В праздники платья шились из дорогой ткани. Национальные одеяния были весьма нарядными и придавали женщинам особый восточный шарм. Поверх белой блузы надевалась красивая кофта своеобразного покроя с глубоким вырезом. Блуза, выглядывающая из такого выреза, украшалась жемчугом, золотыми «империалами», дорогие колье и цепочки обвивали шею и грудь, сверкали дорогие броши-заколки. Многочисленные ювелирные украшения не всегда были высокого качества, но все они сверкали, звенели, бренчали и радовали глаз. Для счастья хозяек этого было довольно. Юбки надевались одна поверх другой. Достаток женщины определялся качеством и количеством таких юбок: «Покажи мне свою юбку, и я скажу, что ты из себя представляешь».
Но в день траура, Махаррам, по случаю казни имама Хусейна, женщины облачались в черные одежды и не надевали украшений. Люди заполняли комнату, подушечки исчезали под многочисленными шуршащими юбками. Когда молла-ханым, усевшись на свое место, начинала читать Коран или «марсия», беседы прерывались. Затем молла, отложив Коран, уже на азербайджанском языке продолжала описывать в подробностях трагедию имама Хусейна. Сначала женщины слушали молча. Потом кто-то из них начинал плакать, и вскоре рыдали уже все. Все лили горькие слезы и стонали. Казалось, слезам не будет конца. Но стоило молле умолкнуть, в тот же миг женщины, прервав внезапно плач и стоны, вновь переключались на беседу. Мы, дети, разносили в специальных сосудах воду, настоянную на розовых лепестках и прыскали ею на протянутые ладони женщин, которые производили символическое омовение лица, глаз. Это была своеобразная небольшая пауза, «антракт» в траурном действе. После вновь читался Коран и молитвы, вновь возобновлялся плач и лились накопленные во время паузы слезы. Интересно, как удавалось этим женщинам плакать «по заказу»? Не знаю. Но на такие собрания нередко приглашались и профессиональные плакальщицы. Они-то и начинали причитать первыми. Их умение «заводить» восхищало. Вторя им, рыдали все, умывая лица вполне настоящими слезами. Словом, благодаря этим необычным профессионалкам, траурное собрание проходило на должном уровне. Это был некий ритуальный спектакль, вполне профессиональное религиозное представление.
Нас с сестрами во время таких мероприятий очень привлекали ритуально-фальшивые слезы. По правде сказать, мы по-своему развлекались на этих собраниях. Нам доставляло удовольствие наблюдать за притворно страдающими тетками и порой с трудом удавалось сдерживать смех. Одна пожилая дама казалась нам забавнее всех. Ее стоны, мимический драматизм, двуличие доставляли нам истинное наслаждение. Мы давились от смеха, видя, как она, рвя на себе волосы и обливаясь ручьями слез, умудряется наблюдать за окружающими: каково впечатление от ее мастерства? На таких мероприятиях мы тоже покрывали голову платками, поэтому могли скрывать под ними свои лица и прятать улыбки. А подергивающиеся от смеха плечи можно было принять и за
