Мелькали дни, летело время, словно пришпоренное лихим ездоком: встречи на предприятиях, экскурсии, концерты и спектакли… Москва открыла все свои двери именитым рабочим гостям. Незаметно накатил шумный, веселый зелено-кумачовый Первомай.
1 Мая принаряженные ударники из многих промышленных и аграрных центров страны заняли места на трибунах рядом с Мавзолеем. Военный парад принимал нарком обороны Клим Ворошилов на беломордом скакуне. Затем, поднявшись на правительственную трибуну, нарком сказал: «Наша страна, как раньше, так и сейчас, представляет собой незыблемую скалу мира во всем мире. Мы были, есть и будем самыми последовательными поборниками мира…»
Начался парад войск Московского гарнизона. Чеканя шаг, проходят колонны «царицы полей» — пехоты, по шесть в ряд с рокотом пересекают Красную площадь танки. Торжественные и четкие ритмы сводного военного оркестра расправляют плечи людей на трибунах и площади, заставляют сильнее биться сердца от гордости за свою Родину. Всего семнадцатая весна за плечами страны, а сколько сделано! Но вот взвились над Красной площадью стаи почтовых голубей, полетели к небу сотни белых воздушных шаров. От здания Исторического музея надвигаются красочные колонны демонстрантов, плывут мимо трибун флаги, портреты челюскинцев и полярных летчиков.
А на другой день по всей Москве проходит шумный, затейливый карнавал. Сто клубов и десятки декорированных грузовых автомобилей стали островками массового гулянья. На площадях Свердлова, Советской, Пушкина демонстрируются озвученные кинокартины. На других площадях столицы идут новейшие киножурналы. Все театры открыли двери — ударникам вход бесплатный.
В гостинице разговоры продолжались далеко за полночь. Столько интересного вокруг происходит, сколько знакомств с замечательными людьми. В Ленинграде открылся первый в мире Институт охраны матери и ребенка. Чудесно! Из Владивостока выходит на промысел китобойная флотилия. Задание — добыть в Охотском море 210 китов. Ого, даешь китов! Пионерка Оля Балыкина из села Отрады, что в Татарии, разоблачила расхитителей колхозного урожая, а среди них — ее отец. Взрослые восхищаются мужеством девочки, московские комсомольцы дарят Оле пионерский костюм. Новости, новости!..
Дни в столице мелькали, как кадры кинофильма. Ударников приглашали на столичные заводы и стройки, показывали им новые дома-общежития, столовые, красные уголки, бытовки, фабрики-кухни. Любопытствовали и о житье-бытье гостей. Поздним вечером, когда Изотов с земляком-забойщиком сражались в шашки, зашел руководитель группы, сказал серьезно:
— К завтрашнему дню будьте по-ударному готовы. Важная встреча у нас. К пролетарскому писателю Горькому поедем на дачу. Алексей Максимович захотел побеседовать с вами. И обязательно, говорит, чтоб Изотов был.
Даже бойкий Артюхов не нашелся, что сказать. Шутка ли, беседовать со всемирно известным писателем. Он хоть и свой, пролетарский, но ведь Го-орький! 1 Мая они видели Горького на трибуне Мавзолея, рядом с Орджоникидзе и другими, как тогда говорили, «вождями». И как все аплодировали ему. А теперь вот в гости приглашены!
Горький встретил гостей на веранде дачи — высокий, с седеющими запорожскими усами; поверх рубашки, застегнутой доверху, наброшено на плечи легкое парусиновое пальто.
— Здравствуйте, здравствуйте, дорогие мои товарищи, — приговаривал он, пожимая руки входящим. — Вы уж называйте себя, чтоб я никого не перепутал. Ну а ты, шахтерский богатырь, можешь не представляться, — тепло сказал Алексей Максимович Изотову. — Рассаживайтесь, сейчас чаек сообразим.
Когда все расселись в плетеных легких креслах, Алексей Максимович закурил, с удовольствием затянулся дымом, заговорил неторопливо:
— Многое приходится мне наблюдать, смотришь на все, что творится сейчас, на ту быстроту, с которой растут люди, что сделано за эти годы, — это фантастика, никогда ничего подобного за всю историю человечества не было. Да что говорить, вы сами знаете по себе… Прямо как сказка жизнь становится. Вы, наверное, читали о челюскинцах. Ведь что сделали! Вся Европа еще ахает, а у нас такие дела становятся обычными. Ну, расскажите лучше о себе. Кто начнет, Изотов?
— Нет уж, Алексей Максимович, женщинам почет и уважение. Пусть вот наша красавица, — Изотов показал на Анну Кипенко, бригадира мелитопольской сельхозартели, на лацкане жакета которой отсвечивал новенький орден Ленина, — первой начнет, а я после поддержу…
— Эх, приданое какое нынче у девчат, — не удержался Артюхов, показывая на орден. — Верно, Алексей Максимович?
— Верно, что тут говорить, — усмехнулся Горький. Анна тряхнула каштановой, коротко остриженной по моде головой, закраснелась.
— Бригадиром-то я недавно. Раньше батрачила у куркулей наших. Такие злыдни, хоть вроде бы и в советское время живут. Спину гнешь, а получаешь грош, — неожиданно в рифму сказала она. — Сейчас красота у нас в селе. Ясли и детсад открыли, клуб построили.
— А баню? — ввернул неугомонный Артюхов.
— И баню с женским отделением, даже ударников, вроде тебя, туда не пускают, — нашлась Кипенко.
— Ну, молодец! — искренне восхитился Федор, но все же получил тычок от Изотова, чтобы не забывался, где находится.
Самая молодая среди гостей, девятнадцатилетняя Ирина Никульщина, бригадир из Приазовья, густо залившись краской, попросила:
— Алексей Максимович, написать бы про таких женщин.
— Надо вам собраться, — ответил Горький, — чтобы записать вашу работу. — Он задумчиво огладил висячие усы, добавил: — Недавно тут уральцы-старики сто биографий своих записали. Замечательная живая история.
— Мне довелось даже в Париже побывать, — отозвался Тимофеев, мастер столичного автозавода. — С делегацией был на антивоенном конгрессе.
— Ну и как с французами объяснялся? — спросил Горький, пряча улыбку.
— Рабочий человек всегда с товарищем общий язык найдет. Рот фронт, говорю, Ленин, Советский Союз, мир. Ну все понимают, — под общий смех закончил Тимофеев.
О себе Изотов, смущаясь, рассказал скупо. Родился в селе Малая Драгунка, что на Орловщине. Отец вернулся после службы в царской армии без глаза, помнит его всегда хмурым, сердитым. В семье знали — под горячую руку отец может и отлупить. Да что говорить, деревня бедная, а семья Изотовых сколько ни надрывалась над куском арендованной земли, а из кабалы не вылезала. Безлошадный крестьянин — тот же батрак, если ке хуже. Правда, когда мальчику семь лет исполнилось, отец отвел его в церковноприходскую школу, по дороге внушал: «Смотри у меня, Никифор. Озорства в тебе много, а ученье прилежности требует. Будешь баловать, возьму вожжи…»
